Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

В тот же день, что я писал Нератову, я телеграфировал в Петроград, повторяя ранее высказывавшиеся мною соображения о желательности сплотить Сербию, Грецию и Румынию на общей программе действий по отношению к Болгарии, с тем чтобы заявить последней, на какие уступки всех своих соседей она может рассчитывать; в то же время державы, как мне казалось, должны были заявить определенно Болгарии, что они не допускают дальнейшего ее нейтралитета. В качестве реальной санкции представлениям держав мне представлялось необходимой безотлагательная оккупация линии Вардара и Салоник. Я добавлял: «Англия завела державы в тупик своей не до конца продуманной инициативой. Выход из него необходим, ибо иначе, в случае возможного отделения части австро-немецких сил для согласованных действий с Болгариею, к моральной неудаче союзников на Балканах может присоединиться серьезное поражение. Установление нашими противниками прямого сообщения с Турцией через Болгарию имело бы последствием не только провал Дарданелльской операции, но и переброску значительных турецких сил против нашего Кавказского фронта, не говоря о невозможности рассчитывать на присоединение к нам в этом случае Румынии».

Увы! Все эти телеграммы не получали ни малейшего отклика. Напротив, англичане продолжали прежнюю игру в Софии, несмотря на то что там гостил в это время герцог [Иоанн Альберт] Мекленбургский, приезжавший установить окончательное согласование действий между Германией и Болгарией. Известный генерал Савов не стеснялся делать печати самые определенные германофильские заявления. Все это происходило в то время, как мы терпели одну неудачу за другой и наши крепости, считавшиеся непреоборимым оплотом, падали после самого короткого сопротивления. Разумеется, не промахи и ошибки растерявшейся дипломатии, а это тяжелое положение было главной причиной, толкавшей Болгарию в стан наших врагов. Тем не менее, не следовало, конечно, пускать в ход явно несостоятельные приемы, без пользы ронявшие достоинство держав.

В этом смысле я неоднократно телеграфировал. «Если мы не в силах оказать на Болгарию давления, а в то же время подтверждаем ей нашу готовность сделать все уступки за счет Сербии и, быть может, Греции», телеграфировал я 29 августа, «то мы Болгарии не приобретем, а рискуем отчудить от себя расположенные к нам государства. Лучше ничего не делать, чем ослаблять себя заявлениями, за которыми нет санкции силы». – «Необходимо бережно относиться здесь к сохранению морального веса держав», телеграфировал я 2 дня спустя, т[о] е[сть] 31 августа, «наши враги не упускают ни одной из ошибок и неудач союзной дипломатии, стараясь поселить в общественном мнении даже безусловно дружественной доселе Сербии сомнения в конечном успехе союзников и в их отношении к интересам сербов».

Вскоре после вручения Пашичем ответа державам Согласия мне пришлось расстаться с моим милым сотрудником В. Н. Штрандтманом, который был назначен 1-м секретарем посольства в Риме. Как ни жаль было мне лишаться его, но все же я был рад за него и его семью, что они своевременно покидают Сербию и не подвергнутся всем превратностям судьбы, которых можно было ожидать для остающихся. На смену ему в Ниш был прислан Б. П. Пелехин, формально назначенный 1-м секретарем в Черногории. Так как в Цетинье с начала войны поверенным в делах оставался Обнорский, которого не хотели менять, то Пелехин оставался пока в Нише.

Между тем из Софии приходили вести все хуже и хуже. Уже 6 августа Савинский телеграфировал в Петроград, что к нему заходил один депутат, радославист, но преданный России, и конфиденциально передал ему, что Радославов сказал ему, что правительство решило не принимать предложений держав Согласия и напасть на Сербию, для чего и делаются приготовления.

В это время в Болгарии произошла смена военного министра. Генерал Фичев был [19 августа 1915 года] заменен Жековым. Фичев пользовался репутацией порядочного человека, врага авантюр. Когда он был военным министром, он говорил сербам, что при нем им нечего опасаться, и что если он увидит, что правительственная политика сворачивает со своего русла, он уйдет. Понятно, что уход Фичева показался сербам как бы первым предостережением.

И вот новый министр Жеков сказал тому же депутату, что Болгария пойдет против кого угодно, но не против Турции. Савинский писал, что падение Ковны {113}произвело удручающее впечатление на наших друзей и было всячески использовано немцами. Последние с картами в руках доказывали, что наша армия обречена на полное поражение и что Согласие разбито окончательно.

Купленные Германией газеты усиленно раздували известия о неизбежной будто бы революции в России. Лично я уверен, что эти последние известия действовали на воображение болгар еще сильнее, чем вести о наших поражениях. Они поверили, что Россия не выдержит и что разлад между властью и народом у нас окажется сильнее, чем сознание необходимости объединения. Я думаю, что многие болгары рассуждали приблизительно так: Россия не выдержит; в ней начнется революция; мы выступим не против России, а против Сербии, раздавим ее при помощи немцев, отберем у сербов все, что нам нужно, утвердим наше господство на Балканах, а потом повернемся к той же России, в которой будут править новые люди, и скажем им: «Мы боролись не против вас, а против той самой старой официальной России, которую вы свалили, которая одна виновница всех зол и бедствий». Если так могли думать болгары, то король Фердинанд, всегда ненавидевший и боявшийся России, решил очевидно, что пришла минута сбросить маску, стать открыто в ряды наших врагов и при помощи Вильгельма утвердить свой престол в Болгарии и на Балканах, как аванпост германизма.

Тот же Савинский сообщал 8 августа, что как он, так и наш военный агент получают с разных сторон из источников, «обыкновенно, недурно осведомленных», сведения, подтверждающие решимость Болгарии перейти на сторону наших врагов. Рассказывали, что король Фердинанд, посетив Радославова, сказал ему, что настало время для Болгарии принять решение и напасть на Сербию. Он уполномочил Радославова сменить министров, на сочувствие коих нельзя было бы рассчитывать. И несмотря на все это, мысль о том, что Болгария может перейти в лагерь врагов России, казалась такой чудовищной, такой невероятной, что только этим можно объяснить, что тот же Савинский, да и не он один, до конца все еще не хотели верить, все еще надеялись, что болгары «блефируют», чтобы принудить сербов к большим уступкам, а также для того чтобы склонить турок к исправлению в их пользу границы, с тем чтобы получить непрерывное железнодорожное сообщение по болгарской территории между нейтральной Болгарией и Дедеагачем [202].