Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Король почил на лаврах. Ему хотелось бы безраздельно пользоваться славой, но тут на его пути стоял Венизелос. Греки не могли не сознавать, хотя бы они считали свою армию геройской, а Константина – военным гением, что если Греция добилась блестящих результатов, то в значительней степени она была обязана этим мудрой политике Венизелоса, – одного из творцов балканского союза, а потом – союза с Сербией и Румынией, когда стала обнаруживаться измена Болгарии.

Король, видимо, чувствовал антипатию к народному любимцу, и в этом чувстве его постоянно укрепляла жена, сестра императора Вильгельма, оставшаяся немкой до конца, не могшая простить времени унижения, когда ей с мужем пришлось покинуть Грецию и вернуться только по милости того же Венизелоса.

Чувство зависти – признак мелкой натуры. Король Константин и был, в противоположность Венизелосу, далеко не крупным человеком. Кроме того, он всегда был поклонником Германии, особенно в военном отношении. Жена, конечно, сильно подогревала это чувство.

Нужно сказать, что вся политика держав Согласия на Балканах была настолько полна колебаний и ошибок, что она создавала впечатление гораздо большей слабости, чем это было по существу дела. Наоборот, Германия все свои выступления сопровождала доказательством силы, еще более – кажущейся, чем действительной. С одной стороны, виделся разброд, несогласованность и нерешительность действий, с другой поражала стройная организация, единство плана и действий. Всем этим Германии удавалось импонировать на Балканах. Германский гипноз одержал победу в Болгарии и застилал долгое время зрение в Румынии. Ему же в сильнейшей степени подвержен был король Константин.

Как я уже говорил, он не решался открыто выступить против Венизелоса. Наоборот, он дал ему возможность объявить мобилизацию, сговариваться с союзниками на счет присылки вспомогательных войск. Все это давало повод Венизелосу думать, что его политика восторжествовала. На заседании Палаты он дал себя увлечь настроением, которое находило поддержку в его сторонниках, составлявших большинство. Полемизируя с Теотокисом, он сделал заявление в том смысле, что Греция должна остаться верна своим союзным обязательствам с Сербией даже если в рядах врагов она встретится не только с Болгарией, но и с Австрией и Германией. Как известно, король дезавуировал своего первого министра, и в результате Венизелос подал в отставку {115}.

По счастью, в это время союзные войска уже прибыли в Салоники, иначе колебания англичан, может быть, одержали бы верх и не было бы положено начало хотя бы будущему восстановлению Сербии, которое одно поддерживало дух этого несчастного народа во всем, что впоследствии выпало на его долю.

Министерский кризис в Греции поверг сербов в крайнее смущение. Им требовалось сильно сдерживать себя, чтобы не выражать открыто охватившего их негодования. Приходилось терпеть, чтобы не умножать без нужды числа открытых врагов. Как утопающий хватается за щепку, они уцепились за надежду на скорое прибытие французских войск. О том, чтобы предупредить окончание мобилизации Болгарии, была оставлена мысль, ибо оставалась еще тщетная надежда, что в случае если Болгария примет почин враждебных действий, Греция все-таки может выступить. В этом смысле Пашич преподавал советы сербской верховной команде [203].

Белград подвергся ожесточенной артиллерийской бомбардировке и был занят австро-немцамам {116}. Сербы сражались с крайним ожесточением. Даже после занятия неприятелем города бой происходил на улицах, в отдельных домах. Ниш наполнился раневыми. В наших больницах лежали солдаты и комитаджи. Мне пришлось видеть и разговаривать с ними. Один комитаджи, явившись в больницу, первым делом отдал сестре милосердия ручную бомбу на сохранение, – «еще пригодится». Другой, привезенный в бреду, вынул бомбу из кармана и с размаху бросил ее, по счастью, она упала в кучу белья в коридоре и не разорвалась.

Сербы чуть не плакали с досады, говоря о германской артиллерии, благодаря коей неприятель наносил громадные потери с далекого расстояния. Сербские солдаты были убеждены в личном превосходстве и в том, что не будь у немцев артиллерия, они не выдержали бы в штыковой атаке.

Только после взятия Белграда сербы поняли, что были введены в заблуждение относительно действительных сил австро-германцев. А французские войска, ожидавшиеся со дня на день в Нише, все еще не прибывали. Между тем для поднятия настроения город расцветили флагами. Я никогда не забуду впечатления, которое его производило, – как будто какой-то болезненно скривившейся улыбки. Эти флаги, вывешенные числа 23 сентября, оставались дней 10; их не решались как-то убирать, даже когда стало ясно, что французы не придут.

Иллюзии сербов насчет прибытия войск долгое время поддерживались, по-видимому, французским посланником Боппом. Человек умный и обыкновенно осторожный, он в то же время был очень нервным и был способен подвергаться экзальтации или впадать в уныние. Он был большой сербофил, ненавидел болгар, а в данное время мечтал о том, что Франция спасет Сербию. Он считал, что он один вселяет бодрость в сербов, и даже имел слабость осведомлять свое правительство в этом смысле, а всех нас, других посланников, представлять как растерявшихся и испугавшихся. Это крайне возмущало его секретаря, который рассорился с ним и сам поведал моим сотрудникам о том, как его начальник извращает положение. Разумеется, я не подал и виду, что что-нибудь знаю, и это нисколько не отразилось на моих отношениях с Боппом. Не время было ссориться, и к тому же в это нервное время можно было снисходительнее отнестись ко всяким преувеличениям как грехам невольным.

Предъявление нами ультиматума Болгарии состоялось, если не ошибаюсь, 21 сентября. После многих неудачных заявлений, наша дипломатия на этот раз нашла настоящий тон, достойный России. «Представитель России, связанной с Болгарией неувядаемой памятью ее освобождения от турецкого ига, не может оставаться в стране, в которой готовится братоубийственное нападение на союзный славянский народ. Императорский посланник получил предписание покинуть Болгарию со всем составом миссии и консульств, коли в двадцатичетырехчасовой срок болгарское правительство не порвет открыто с врагами славянства и России и не примет мер к немедленному удалению из армии офицеров государств, воюющих с державами Согласия» {117}.

По трагической для него случайности, за несколько дней до этого Савинский заболел острым припадком аппендицита и должен был оставаться недвижимым в постели {118}. Получив об этом известие, я отправил в Софию одну из опытных сестер милосердия. В это время уже не было железнодорожного сообщения между Нишем и Софией. Сестра была доставлена из Ниша на автомобиле к болгарской границе, оттуда – по железной дороге в Софию. По дороге она немало натерпелась страха, хотя болгары относились к ней с полным вниманием.