Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

В это тяжелое время, когда с каждым днем все сильнее сгущались нависшие над Сербией тучи, до меня все чаще доходили слухи о ропоте и раздражении сербов против союзников и России. К сожалению, нельзя было не понять этого чувства. Лично я сознавал свое бессилие. Конечно, основная причина положения, создавшегося на Балканах, коренилась не в ошибках нашей и союзной дипломатии, как бы они ни были крупны, а в том, что нас только что постигли тяжкие военные неудачи и наша армия действительно могла производить впечатление в то время полной расстроенности. К этому присоединялись и другие причины, лежавшие в существе отношения Фердинанда и его правительства к России и Сербии. Как бы то ни было, но для нас, представителей на местах, посредников и проводников явно несостоятельной политики, задача, выпадавшая на нашу долю, представлялась порой нестерпимой.

Я уже несколько раз критически отзывался здесь о получавшихся мною указаниях и по этому поводу хочу несколько отвлечься назад, чтобы определить мое отношение к тогдашнему министру иностранных дел С. Д. Сазонову. Это был человек, которого я горячо любил и уважал. С его стороны, к себе я всегда встречал исключительно хорошее отношение. Мне всегда казалось, что Сазонов переоценивал меня. Наши отношения начались с минуты, когда, по его приглашению, я вернулся на дипломатическую службу и стал начальником Отдела Ближнего Востока. Помню, что его предложение тогда было для меня заманчиво, и в то же время мне было очень нелегко на него согласиться. Я отвык от служебной лямки, привык к независимости, и меня смущала перспектива подчинения и чиновничества. Я вернулся на службу как раз, когда началась балканская передряга осенью 1912 года. Ежедневно, по нескольку раз в день, мне приходилось подолгу видеться с Сазоновым. Все дела, инструкции нашим представителям за границей, приходившие от них телеграммы обсуждались втроем: Сазоновым, Нератовым и мной. При таких условиях и в такой обстановке можно было работать, только если между всеми участниками работы установится взаимное понимание, уважение и единомыслие. И вот, озираясь назад, я всегда с теплым, благодарным чувством вспоминаю о двух наиболее трудовых годах моей жизни, проведенных в стенах Министерства иностранных дел. Я не могу представить себе более идеальных отношений, чем те, которые в ту пору проникали собой атмосферу кабинета, куда мы ежедневно сходились по утрам.

Сазонов был умный и, главное, просвещенный человек. Чиновник в нем не ночевал. Но главной силой его и обаянием была его нравственная личность, чистая неподкупная русская душа, благородная и честная. Эти качества сделали из него человека, имя которого перейдет истории. Во внутренней политической жизни России он не всегда разбирался. Пока был жив его свояк Столыпин, он на все смотрел его глазами. После смерти Столыпина он стал свободнее в своих суждениях. Будучи либеральным консерватором, он скоро прослыл за левого, чуть не за кадета, в известных кругах, и эта репутация в конце концов и была причиной его удаления от власти. На самом деле – искренний, горячий, чистый, он не уживался и не мог ужиться с большинством своих коллег по Кабинету. Для этого он был слишком европеец, или, лучше сказать, – барин, а по горячей непосредственности и честности своей натуры он не мог сдержать порой гадливости или раздражения к нечистоплотным людям и приемам.

Если он продержался несколько лет у власти, то это благодаря тому, что Государь, по-видимому, чувствовал, что это – человек, который искренне и действительно любил его и был предан ему не по личным интересам, словом, что на него можно было положиться.

Сколько раз Сазонов говорил мне: «я хочу, чтобы вы узнали и полюбили Государя. Если вы его узнаете, то нельзя его не полюбить. Все его несчастье, это – что он так окружен. А нужно желать и стараться, чтобы около него были хорошие люди».

Должен сказать, что в те разы, когда мне приходилось иногда подолгу говорить с Государем, я понимал, что он имеет обаяние, но что вредит ему слабоволие и странное свойство: при коренной недоверчивости к людям, способность подпадать по временам под чье-нибудь влияние.

Государь хорошо относился к Сазонову, когда тот был близок к нему, виделся с ним каждую неделю. Но когда он уехал от России в Ставку и стал глядеть на все, что делалось в тылу, как на какую-то скучную надоевшую передрягу, Государь всецело подпал под влияние периодически навещавшей его императрицы и начал смотреть на все ее глазами. Тогда и возобладало влияние равных проходимцев, втершееся в доверие этой несчастной истерической женщины. Жертвой этих влияний пал Сазонов.

Заслуга Сазонова заключалась в том, что его нравственная личность внушала к себе безусловное доверие в Европе. Он слишком был всегда наружу. В противоположность ходячему представлению об искусстве дипломатии эта его неподдельная искренность была главной причиной его успехов. Ему поверили англичане, при нем растаяли до конца их предрассудки по отношению к России и мнительное подозрение нас в стремлении подчинить себе и «оказачить» весь свет.

Балканский кризис воочию показал всю нашу примирительность и обнаружил агрессивность Германии. При всей порывистости в личных отношениях Сазонов был крайне осторожен. Он помнил и верил в завет Столыпина, что России нужен долгий нерушимый мир. Если в конце концов и он убедился, что от войны нельзя уклониться, то это лишь в ту минуту, когда он убедился, что можно сохранить мир, только потеряв лицо, а тогда и самый мир и безопасность России не могли быть прочными. Кроме того, в июле 1914 года события так быстро сложились и нарастали, что не лица, а стихийная неодолимая сила общественного мнения властно указывала путь, с которого нельзя было свернуть.

Как бы то ни было, история поставила Сазонова в круговорот мировых событий, и он честно выдержал испытание, заслужив справедливо признательность родины за главные линии той политики, которую проводил.

Таковы неоспоримые заслуги этого человека, которого я так горячо люблю. Были у него и свои недостатки, – у кого их нет? Сазонов сознавал сам, что получил недостаточную политическую подготовку для занятия поста министра иностранных дел. Единственный серьезный пост, который он занимал за границей, был пост советника посольства в Лондоне {119}. Хотя это не было ответственной должностью, но в Лондоне ему все же приходилось практически сталкиваться со всеми интересами широкой международной политики. Остальное время он провел в Риме, сначала секретарем, потом посланником при Папе {120}. Никогда он не был ни на каком посту на одном из Востоков, не сталкивался непосредственно с тамошними интересами, людьми и обстановкой. Сазонов не знал и не понимал Балканы, ему была чужда психика тамошних деятелей, условия местной обстановки. Отсюда проистекали ошибки. Но и здесь справедливость требует отметить, что были не одни ошибки, но и заслуги, главная из коих заключается сначала в отвлечении Румынии от Тройственного союза, а затем в привлечении ее на нашу сторону. Значение Румынии он, однако, преувеличивал; впрочем, в этом был не он один повинен.