Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Недолго думая, наш солдатик взял его, «заарестовал» и повел в комендантское управление. Он был совершенно возмущен. «Посмотрели бы, как австрийцы нас в плену держали. Разве можно позволять австрийцу гулять на свободе с барышнями». Вышла целая обида, не только со стороны пострадавшего, но и администрации госпиталя, жаловавшегося на своеволие нашего солдатика. Но последний был так возмущен, что даже довольно дерзко ответил нашему доктору, сделавшему ему замечание. Но конечно нельзя было не понять этого человека, только что перенесшего целый ряд мытарств, от которых избавился, рискуя жизнью, чтобы убежать от этих самых ненавистных австрияков.

В последние дни пребывания моего в Нише в миссию был доставлен наш солдатик, перебравшийся вплавь через Дунай в Сербию. Когда он уже был на сербском берегу, его увидали сербские часовые.

– Я – русский, – закричал он, поднимая руки.

– Ах, – русский? Так вот тебе, – отвечал часовой, стреляя, очевидно не веря его словам.

Несчастный упал, пуля пробила ему грудь навылет. Его подняли, понесли и тут признали, что это действительно русский, и тогда, разумеется, окружили заботами. К удивлению, рана оказалась настолько легкой, что раненый выдержал ее на ногах. Его отправили в Россию чуть ли не с последним поездом и пароходом. Сербы всех наших пленных награждали медалями за храбрость.

В числе пленных из Германии меня особенно поразил рассказ одного офицера. Сожалею, что не помню фамилии этого скромного героя. Он был латыш, до взятия в плен имел Георгиевский крест, а попался под Сольдау, в армии генерала Самсонова {121}.

Он не стерпел грубого хамского обращения немцев к военнопленным офицерам. В лагере, где он содержался, было два офицерских барака. Там был, между прочим, и командир одного из наших корпусов генерал Мартос. Надзиравший в бараке германский унтер-офицер находил какое-то удовольствие грубо обходиться с пленным русским генералом {122}. Однажды он так сильно толкнул его, что тот чуть было не упал. Наши офицеры пришли в бешенство, и старику Мартосу пришлось уговаривать их, чтобы они не убили грубого немца.

Побег был задуман четырьмя офицерами, которые решили ничего не говорить товарищам, пока не кончат приготовлений, ибо трудно было удержать секрет, если б его долго знали 200 человек. Решено было прорыть подземный ход от печки у стены. Дело было весной, когда печи перестали топить. Рыли месяца три. Трудно было вполне точно определить направление подземной галереи и ее длину. Когда показалось, что она достаточно длинна, решили испробовать. Ночью один из участников полез в галерею. Дойдя до ее конца, он стал ждать, пока не утихнут шаги часового, будка которого находилась в некотором расстоянии от барака. Наконец все затихло. Осторожно пробуравив землю, он выставил из нее палочку с чуть заметным белым флажком. Сам рассказчик должен был наблюдать из окна, где появится флажок. Долгое время он ничего не видел, и вдруг, о ужас, он заметил, что флажок показался вплотную перед самой будкой, где сидел часовой. Может быть, это и было к лучшему. Часовой ничего не заметил, ибо не смотрел прямо под ноги.

Опыт благополучно сошел с рук, но участники побега решили, что надо еще значительно удлинить подземный ход. Они работали еще недели четыре.

Вдруг однажды в соседнем бараке произвели генеральную чистку. Очевидно, что она имела в виду осмотр. У немцев как будто зародились какие-то подозрения. Нельзя было дольше мешкать, хотя стояли лунные ночи, мало благоприятные для побега. Решено было бежать. Это была ночь 17 августа 1915 года, я помню это число, которое назвал рассказчик. Сказали все товарищам, предлагая желающим присоединиться. Таких нашлось несколько человек. Условились, кто с кем побежит попарно, по разным путям; но пары, по-видимому, перепутались.

Сам рассказчик выполз один из первых. Стал ждать товарища. Часа четыре пролежал под кустом. Дождался. Поползли вдвоем, останавливаясь сначала каждое мгновение, чтобы избежать малейшего шороха. Наконец пустились в бегство, выбирая леса, залегая в полях, в канавах, между картофельной ботвы, всего что могло служить прикрытием. Шли ночью, днем где-нибудь скрывались. Питались корнями, зерном из колосьев, когда прибереженные корки и куски хлеба стали убывать.

Шли они как-то ночью по горной дороге. Внизу – круча. Вдруг неслышно на них прямо наехали военные велосипедисты, тотчас на них накинувшиеся. Завязалась отчаянная борьба. «Рыжий немец обхватил меня. Тогда я рванулся с ним к краю дороги и мы покатились вдвоем вниз, один через другого, причем он не выпускал меня. Пока мы катились, я увидал у него на шее толстый длинный шнур, на котором висел револьвер. Я стал тянуть и скручивать этот шнур, чтобы душить его. Мне удалось стянуть шнур, немец ослабел, выпустил меня из рук, тогда я с силой толкнул его вниз, в пропасть. Я поднялся кверху на дорогу. Вначале, пока я боролся с немцем, оттуда слышались крики, шла также борьба у моего товарища. Но когда я поднялся, все было уже тихо и на дороге никого не было. Так я и не знаю, чем все кончилось».

Оставшись один, долго скитался, переживая время между постоянными опасностями и волнениями и лишениями, порой изнемогая от голода и слабости. На пути попадались реки, которые приходилось переплывать. Так прошло 18 суток. Наконец однажды дошел до какого-то столба, стоявшего на холме. По всему казалось, что близка уже граница Швейцарии. «Подхожу я к столбу. Стараюсь в темноте разглядеть надпись и вдруг к ужасу моему вижу, что с другой стороны к тому же столбу подходит и совсем близко часовой с ружьем, в каске. Я в него вглядываюсь, а он в меня вглядывается. Я его испугался, но вижу, что и он меня боится. А на мне после всех скитаний в воде и на суше, в колючих кустарниках висят лохмотья, весь я всклокоченный, обросший бородой, с воспаленным взглядом; я понял, что вид у меня ужасный, что молодой парень часовой, встретив меня ночью в пустынном месте, испугался вроде как привиденья. Все это промелькнуло в голове, и я закричал на него ужасным голосом. Немец действительно шарахнулся и в свою очередь закричал и выстрелил в воздух, очевидно призывая помощь. Я бросился с холма, где был столб, вниз в ржаное поле и, пробежав немного, спрятался во ржи. Скоро мимо меня промчались велосипедисты. Я прождал довольно долго. Потом опять пополз к столбу, хотя он был на холме и меня могли увидеть. Но я должен был узнать, где я. Я полз часа четыре. Наконец достиг столба, прочел надпись. Это была граница Швейцарии. Когда я встретил часового, я был уже на швейцарской территории, а потом от него кинулся на германскую землю, сам того не зная. Теперь я был спасен. Я пошел прямо по дороге до первой деревушки, где заявил, кто я. Оттуда меня доставили в Берн. Прибыв туда, я слег от нервных потрясений и пролежал две недели, потом, оправившись, отправился в Париж, а теперь еду в Россию».