Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Дом, где помещалась квартира нашей хозяйки, выходил на небольшую площадь. Это был центр городка. Площадь быстро заполнялась автомобилями и повозками, в которых расположились на ночлег люди. От площади радиусами шло несколько небольших улиц, – это и был весь городок. Нам, дипломатам, нельзя было в нем задерживаться, потому что с часу на час ожидали Верховную команду, каждая комната была уже расписана, и нам просто не хватало места. Поэтому, переночевав там и простившись не без сожаления с нашей хозяйкой и ее чистенькими комнатками, мы пустились дальше в путь, в Митровицу [212]. Не я один, но и другие мои коллеги-посланники сохранили самое приятное воспоминание о нашем коротком пребывании в Рашке и о радушии ее обитателей.

Рашка была окраинным городом в пределах старой Сербии. Она отстояла на 25–30 километров от ее границы. Вслед за этим шли новые владения, завоеванные от турок в 1912 году. С тех пор сербы, разумеется, не успели еще привести в порядок дороги. Мы это почувствовали, пустившись в путь. К тому же осенние дожди испортили и размыли местами дорогу, живописно вившуюся вдоль реки Ибара. Мы кое-как проехали в легковых автомобилях и благополучно прибыли в Митровицу, но грузовым автомобилям это было труднее. Один из таких автомобилей, где ехал греческий поверенный в делах, на каком-то повороте опрокинулся. Все сидевшие в нем вылетели, по счастью отделавшись одним испугом, кроме слуги итальянского посланника, который при падении сломал себе ногу. Бедный барон Сквитти, и без того измученный и больной, был окончательно обескуражен. Он не знал, что делать со своим старым слугой, который жил у него много лет. Он не мог бросить его. Ему удалось добиться, чтобы этот слуга был доставлен со всеми предосторожностями в Призрен на попечение тамошнего католического архиепископа. Греческий поверенный в делах, вылетевший из автомобиля, был оскорблен во всех своих чувствах дипломата, проникнутого сознанием своей важности, как представителя Греции. Он закатил настоящую сцену бедному Чолак-Античу за то, что его поместили в грузовике вместе с прислугой.

Я был в Митровице семь лет перед тем в 1908 году, и мне было интересно сравнить тогдашнее и теперешнее впечатления. Тогда, во времена турок, Митровица производила впечатление столицы разбойничьего царства. Господами положения были арнауты [213]. Они ходили вооруженные с ног до головы, бритые, с чубом на затылке, мрачно сверкавшие глазами, если им приходилось посторониться перед коляской, в которой сидел гяур-европеец. Во всей Митровице тогда только двое носили европейские шляпы – это были русский и австрийский консулы. Я не мог выйти за город, чтобы за мной тотчас не скакал конвой, приставленный для моей охраны, ибо местный губернатор-турок боялся, как бы чего не вышло, за что ему потом придется отвечать. На улицах открыто продавался табак, хотя во всей Турции была запрещена вольная его продажа, – настолько турки не смели заводить какие бы то ни было порядки в Албании. На меня пахнуло тогда какими-то отдаленными временами, словом это была Запорожская Сечь. И конечно Албания была сплошной вольницей, а Митровица – каким-то разбойничьим гнездом.

Теперь, въезжая в Митровицу, я прежде всего мог заметить, что архитектурный вид города остался без перемен. Прибавилась только новая громадная каменная казарма, выстроенная младотурками незадолго до балканской войны. Те же самые турецкие дома с деревянными решетками в окнах и пузатым вторым этажом, те же узкие грязные улицы с открытыми лавками. В них безмятежно сидели старые турки в белых чалмах. Все так же с ленивой важностью, невозмутимые, они пили кофе и курили трубки, мало заботясь о покупателях и о продаже своего товара, все так же бесстрастно смотрели они на шум и суету, которая творилась вокруг них. Но этим и ограничивалось сходство новой Митровицы со старой.

Прежние господа положения сменились новыми. Я не узнал гордых арнаутов. Куда делись эти молодцы, щеголявшие своими кинжалами, пистолетами и винтовкой? Как потухли их взоры, сверкавшие мрачным пламенем, как поникли их головы! Неужели этой скромной поступью идет вчерашний грозный хозяин и властелин?

Вся эта перемена была достигнута не только завоеванием края у турок, но и суровым беспощадным подавлением албанского восстания после войны, когда целые селения почти поголовно исчезали с лица земли, и пощады не давалось иногда даже детям. Странно было теперь видеть арнаутов, чинящих дорогу под наблюдением прикрикивающего на них старого досмотрщика-серба.

Митровица быстро заполнилась беженцами и солдатами. Порой было трудно протесниться по улице. Мне отвели помещение в доме, где когда-то жил первый русский консул в Митровице Щербина, убитый в двух шагах от города арнаутом, ибо его соотечественники не хотели допустить, чтобы русский консул жил в их Митровице и мешал им расправляться с сербами. Хозяин моего дома был серб, чтивший память покойного Щербины. Помещение, мне отведенное, было довольно просторно, но видно было, что это уже не старая Сербия. Чистоты, которая приятно радовала меня в Кральеве и Рашке, здесь не было. Пришлось принять радикальные меры, чтобы как-нибудь отгородиться от клопов. Они были во всех жилых комнатах. Поэтому я устроился в зале, куда сам хозяин никогда не входил и где по стенам висели портреты Государя и королевы Виктории и стояли венские стулья, дополнявшие европейские просвещенные вкусы хозяина. Зато печей не было, и я первым делом озаботился постановкой железной печи, которую по счастью удалось найти в какой-то лавчонке. Хуже обстояло дело с питанием. Для дипломатов и более чистой публики был отведен лучший «ресторан» в городе, носивший гордое название «Хотел Бристол». Это были две низкие темные комнаты, какие могли бы быть в трактире какого-нибудь небогатого села. Неизменным блюдом было «свинско печение» [214]. Все это было жирно, грязно и неприятно. Подавал какой-то запасной солдат, который разрывался на части, никуда не поспевая на крики: «Войниче!» [215], которыми его призывали. Кончилось тем, что, обидевшись на какого-то озлобленного посетителя, этот «войниче» отказался служить и был заменен мальчишкой, так что стало еще хуже. Приходилось мириться, и, чтобы чем-нибудь скрасить нашу ужасную пищу, я приносил с собой шампанское, несколько бутылок которого я захватил из своего погреба в Нише.

Мои иностранные коллеги продолжали собираться у меня ежедневно. Мы обменивались скудными сведениями и слухами, до нас доходившими и которые мало способствовали оптимизму. Делать ничего нельзя было. Беспомощность и бессилие, конечно, только усугубляли тяжесть положения. Чтобы не поддаваться настроению, мы усиленно играли в бридж. Неизменным партнером был милейший sir Ch. Des Gras [Де-Гра], а также румынский военный агент. Остальные были свои. В Митровице мы встретились с Пелехиным, который приехал туда из Чачака немного раньше нас.