Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Военное положение было таково, что нельзя было долго оставаться в Митровице. Но куда идти? Этот вопрос по-прежнему оставался нерешенным. Сербское правительство все еще надеялось на победу над болгарами, на возможность соединения с союзниками и затем на движение на юг к Монастырю. Между тем осень давала себя все сильнее чувствовать. Дожди невероятно испортили дороги. Чинить их было некому, не столько даже по недостатку людей, ибо пленные еще имелись, сколько по недостатку организации и отсутствию плана, ибо раз неизвестно было, пойдем ли мы на Монастырь или на Черногорию, то нельзя было сосредоточить все усилия на починку дорог в одном каком-нибудь направлении.

В это время ко мне зашел как-то черногорский посланник Лазарь Миушкович. Он сказал мне, что король Николай принимает очень к сердцу тяжелое положение, в котором мы находимся, специально – я как русский посланник, и что, желая как-нибудь проявить свое участие, он хочет пожаловать мне орден. Я ответил, что очень тронут вниманием короля и что ввиду этого я был бы очень благодарен, если бы он нашел возможным, в случае если нам понадобится уходить из Митровицы и притом, по всей вероятности, в Черногорию, прислать нам лошадей и повозки, полученные минувшим летом из России. Их прислали тогда для того, чтобы по возможности облегчить доставку хлеба, перевозившегося вьючным и частью колесным путем из Митровицы в Черногорию. Я добавил, что, как ему известно, сербы до сих пор не приняли решения, куда идти, но что нужно все подготовить, ибо, когда решение будет принято под давлением обстоятельств, то будет уже поздно подготовлять перевозочные средства. Миушкович с большой готовностью отозвался на мою просьбу, в исполнении коей был одинаково со мной заинтересован. Он телеграфировал в Цетинье, и вскоре в Митровицу приехал бывший черногорский министр финансов Попович, которому поручено было на месте определить, что может быть сделано.

В это время одно было ясно, что куда бы нам ни идти, придется переправляться через горы по самым скверным дорогам и тропинкам. Следовательно, надо было готовиться к неизбежности ехать верхом и идти пешком. Я уже 23 года не садился на лошадь, потому что смолоду повредил себе колено. Кроме того, у меня кружилась голова даже на высоте второго этажа, если, например, приходилось входить на стройку по лестнице без перил. Я решил тренироваться, пользуясь свободным временем.

В первый раз я пошел пешком на высокую гору Свечан, у подножия коей расположена Митровица. Эта гора придает особую живописность всему пейзажу – широкой равнине, расстилающейся внизу, и Митровице, лепящейся со своими белыми домами и минаретами у ее подножия. Гора возвышается острым конусом, на вершине коего остатки старинной крепости и замка, где жил и был удушен король Великой Сербии Стефан Дечанский, причисленный Сербской церковью к лику святых.

Я пошел с полковником Новиковым, В. В. Семянниковой и Соней Горбовой. На полдороге у меня закружилась голова, я почувствовал себя скверно, должен был остановиться и с подлым чувством, известным всем, у кого кружится голова на высоте, стал спускаться чуть не ползком вниз. Очевидно, надо было это побороть во что бы то ни стало.

На следующий день я решил подняться на Свечан верхом. Мне дали скверную тряскую лошадку. Со мной поехал мой неизменный спутник и профессор верховой езды Мамулов, а также черногорец Попович, который хотел посмотреть, как я поеду и что мне надо приготовить для дальнего пути. Мы подымались по крутым тропинкам, иногда ехали по руслу ручья, словом, это была настоящая репетиция того, что предстояло; конечно, было неприятно, особенно – спускаться; но, в общем, я отлично выдержал экзамен и доехал до самой вершины. С этого дня мы каждый день совершали длинные прогулки верхом с Мамуловым.

Вскоре мы узнали, что коменданту станции Феризовичи было поручено заготовить перевозочные средства для правительства и дипломатов, но что поручение это привело бедного коменданта в такое отчаяние, что он предпочел застрелиться. Такое известие заставило нас призадуматься. Лошади из Черногории также не были под рукой, и в минуту, когда они понадобились бы, мы могли остаться не при чем. Мы стали тогда в наших прогулках посещать окрестные албанские села и торговать лошадей. Сначала дело как будто не клеилось. Казалось, албанцы подозревают, не агенты ли мы сербского правительства и не станем ли попросту реквизировать их лошадей, но мы показывали деньги и проявляли готовность заплатить тотчас же и притом – хорошие деньги. Нам стали приводить лошадей, и понемногу мы приобрели маленький караван – восемь или девять лошадей. Большие сундуки и корзины, которые мы привезли с собой, пришлось оставить. Мы заказали, по указанию того же Поповича, продолговатые деревянные ящики, которые можно было приладить к вьючным седлам по обе стороны лошади.

Вскоре решено было отправить первым транспортом через Призрен на Монастырь всех тех, кто был в Чачаке, т[о] е[сть] часть секретарей, а также бельгийского посланника с семьей, которому не нужно было в той же мере, как нам, обеспечить себя контактом с сербским правительством. К тому же бельгийскому посланнику нужно было очистить помещение для Пашича, ожидавшегося со дня на день в Митровице. Насколько велика была теснота и недостаток помещений, можно судить по следующему. Английский посланник был помещен на квартире какого-то местного служащего в Министерстве земледелия. Он занимал всего одну комнату, а его слуга – другую. В остальных комнатах жили целыми семьями. Как-то хозяин квартиры сказал sir Charles’у [Де-Гра], что он в трудном положении, потому что ему надо поместить куда-нибудь инспектора земледелия, а места решительно нет; есть только вторая кровать двуспального ложа, на котором спал sir Charles. Последний был величайший добряк. Он согласился выручить из беды хозяина и инспектора и позволил поместить последнего рядом с собой.

Инспектор земледелия оказался деликатным человеком. Он забирался в постель заблаговременно и притворялся или был спящим, когда входил sir Charles, и чем свет без шуму исчезал из комнаты.

В качестве представителя сербского правительства и посредника в сношениях с нами состоял бывший посланник в Софии Чолак-Антич, заменивший Груича, который был великим путаником, почему мы и просили дать нам кого-нибудь другого. Чолак-Антич был добрейший и деликатнейший человек, прекрасно воспитанный. С ним было очень приятно иметь отношения, как с добрым знакомым, но он был такой же растерянный, как и мягкий человек и совершенно не способен был что-нибудь устроить и сколько-нибудь облегчить нам условия странствования. Его никто не слушался. С другой стороны, он сам ничего не знал о намерениях сербского правительства и Верховной команды и ни о чем не мог нас осведомить. Между тем до нас доходили слухи все более тревожные.