Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Границей между Сербией и Черногорией была река Белый Дрин. Через нее был перекинут очень живописный и очень неудобный каменный мост, возвышавшийся не круглой аркой, а довольно острым углом посередине. Мост был узкий, без перил. Мы, конечно, вышли из коляски, а лошадей провели под уздцы, и счастье, что они не испугались и не опрокинулись вниз вместе с коляской.

С моста открывался прекрасный вид. Направо, на север, Дрин лежал между отвесными скалистыми берегами; на юг, налево, он уходил в широкую равнину, в которой извивался и сверкал в разных местах. Мы покинули пределы Сербии ровно через месяц после выступления из Ниша, поэтому мне запомнился этот день 7 ноября.

Поздно к вечеру прибыли мы в Дьяково. Это был уже чисто албанский городок, но разглядывать его не довелось, ибо предстояло только переночевать и тотчас дальше пуститься в путь. Улицы были пустынны, дома не освещены. Нас кто-то перехватил на улице и направил к месту, у которого для нас с Мамуловым был приготовлен ночлег. Кмет радушно встретил нас, угостил обильным ужином, а на утро снова с рассветом мы отправились дальше. Нам предстояло в этот день попасть в Дечаны.

Дорога была еще хуже. Я вышел из коляски и прошел верст 25 пешком, пользуясь чудной погодой. Дорога шла все время равниной, иногда переходила через селения. Удивительное впечатление оставляли эти албанские селения. Пустынные улицы, двухэтажные дома из серого камня, обнесенные оградою. Окон на улицу нет, все – во двор и только в верхнем этаже. Окна маленькие. Каждый дом или владение – вроде маленькой крепости. Видно, что окна приспособлены главным образом для стрельбы, а также с расчетом, чтобы осаждающий попадал своей пулей в потолок. Каким-то суровым средневековьем отзывалось от этих суровых строений, да и ото всей Албании. Нравы ее обитателей сложились в турецкое время, с плохими дорогами, по которым нелегко провозить артиллерию, с мусульманскими властями, которые не очень и хотели ссориться с этими дикарями, в которых скорее искали союзников против гяуров. Сербские регулярные войска и пушки быстро подавили восстание в крае в 1913 году. Через два года, когда мы проходили Албанские горы, воспоминания о жестокой расправе были еще слишком живучи в населении, еще не прошел трепет, объявший албанские дома и селения, хотя понемногу албанцы начали подымать головы, понимая, что перед ними не вчерашние укротители, а люди, бегущие от преследования неприятеля. В этом заключалась опасность положения. Еще в Митровице, как-то однажды, когда ко мне зашел по делу черногорский посланник, он встретился с человеком, у которого торговал лошадь. Миушкович спросил его, кто он такой. «До нынешнего дня я – серб», – отвечал последний. Было ясно, что этот недолго останется сербом.

Перед самыми Дечанами мне пришлось пройти большое албанское селение. Вскоре после него, поворотив налево, я увидел в ущелье между горами Дечанский храм…

Моя давнишняя мечта наконец осуществилась. Дечаны – это самая большая историческая святыня сербского народа, уцелевший чудом уголок минувшей славы и величия, памятник времени до Коссовской битвы {123}. В этом крае, где так прочно водворилось господство турок и албанцев, где всюду видишь минареты и очень редко – скромно ютящуюся церковь, особенно поражает вид этого великолепного храма разноцветного мрамора, строгого византийского стиля начала XIV века. Его как будто уберегли мощные горы, которые охраняют его, как часовые, прячущие его от нескромных взоров издалека.

В последнее десятилетие турецкого владычества Россия взяла под свою руку охрану Дечанского монастыря. По соглашению с сербами, там поселились русские монахи с Афона, сначала о. Кирилл из Белозерской обители, потом о. Варсонофий с братией. Сколько пришлось пережить нашим монахам за короткое время их сидения в Дечанах. Оставаясь безо всякой защиты, одни в глухой стороне, окруженные разбойниками, наши монахи сумели ужиться при всех передрягах. Сам о. Варсонофий был необыкновенно сметливый и находчивый русский человек; он умел не потеряться ни при каких самых трудных и даже порой фантастических условиях. Он изворачивался и с албанцами, которых заставил уважать себя и которых умел, когда нужно, задобрить, и с сербами и черногорцами, которые хотели извлечь всевозможные выгоды от пребывания в монастыре русских, но завистливо относились к самому факту утверждения русских монахов в их народном достоянии.

Весной 1915 года, по просьбе о. Варсонофия, моя жена послала в Дечаны небольшой отряд с докторами и шестью сестрами. Незадолго до наступления военных занятий мы решили отозвать этот отряд, потому что дела у него было не достаточно много, и, по мнению доктора, врачебная помощь населению могла быть вполне обслужена одним фельдшером и двумя сестрами. Мы так и сделали. К нашему отряду обращались главным образом окрестные албанцы. Впоследствии это сослужило свою службу. Когда монастырь остался совершенно беззащитным, на него напало полчище албанцев, числом до полутора тысяч. Эти люди, помимо желания поживиться, хотели отомстить монастырю за то, что после балканской войны ему были возвращены некоторые земли, искони ему принадлежавшие, но захваченные албанцами, которые привыкли смотреть на них как на свою собственность. По счастью, между отдельными албанскими племенами никогда не было согласия, и когда о замысле врагов монастыря узнали другие албанцы, которые жили в дружбе с нашими монахами и последнее время пользовались врачебной помощью в его ограде, они явились в монастырь защищать его. Целую неделю защитники монастыря отражали делавшиеся на него нападения, пока не подошли регулярные болгарские войска. Последние, хотя и захватили монастырь, однако избавили его от потока и разграбления албанской орды.

С самого моего приезда в Сербию я мечтал съездить в Дечаны и не раз говорил об этом с Пашичем, который сам никогда не был в Дечанах. Мы сговаривались с ним совершить эту поездку вместе. Судьба так распорядилась, что Пашичу так и не довелось побывать в Дечанах, а мне пришлось посетить их в самую трагическую для монастыря и для Сербии минуту.

Все мои ожидания от Дечанского монастыря были превзойдены. Прежде всего, трудно представить себе более романтическое месторасположение среди гор. Впечатление усиливалось еще тем, что не только монастырь сам сохранился как обломок седой старины, но вся окружающая его обстановка и условия были те же, что и несколько сот лет назад. Крепкая монастырская ограда была не простым украшением и пережитком минувших веков. Она до сих пор постоянно служила надежным оплотом против врагов. Громадный двор был окаймлен постройками и службами, которые и теперь, как в старину, могли приютить сотни богомольцев в праздничные дни и вместить ищущих защиту, когда нужно, и самих защитников.