Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Во время нашего путешествия нам не раз пришлось испытать то, что бывает и в России в деревне. Спросишь у прохожего, сколько верст осталось до такого-то места. Он отвечает: четыре. Через час другой прохожий говорит: – шесть, потом – восемь. Так и в Сербии, и в Черногории, только мерят там не на версты, а на часы, в Сербии «сат», с турецкого, в Черногории – «уры», с немецкого. Так было и в данном случае. Мы проехали уже порядочно времени от Велики, и в одном селении думали было заночевать, но какой-то прохожий уверил нас, что до Андреевицы всего полтора часа хода пешком. Часа через три мы продолжали двигаться безо всякой надежды скоро добраться. Наступила темная ночь. Она застала нас на высокой горной тропинке. Налево – гора, поросшая хвойным молодняком, направо – невероятная кручь, пропасть, из глубины коей слышался глухой рокот потока. Дальше двигаться было невозможно. Мы решили заночевать в лесу. Расседлали лошадей, нарубили сучьев, развели костер и, постлав седла в изголовье, ногами грелись у огня. Сначала у меня невольно закружилась голова от этой близости бездны, которую не было видно, но слышно по доносившемуся отдаленному шуму воды внизу. Но скоро мы согрелись, закусили. Легши на спину, я любовался чудным звездным небом и с удовольствием сравнивал этот ночлег на чистом воздухе у костра с ночлежкой в душном, грязном и холодном хане.

Через некоторое время послышался шум, и перед нами в свете костра появились в своих белых фустанеллах [218]и фесках албанцы, гнавшие куда-то стадо овец. Наши проводники-черногорцы сказали нам, что после этого лучше не задерживаться на дороге, потому что албанцы могут вернуться с неприятными намерениями на наш счет. В первом часу встала луна, и мы двинулись в путь. К этому времени вернулся один из посланных нами вперед погонщиков лошадей, который объявил, что Андреевица недалеко. Пришлось, однако, идти еще часа полтора. Луна светила, когда только с одной стороны был лес, но когда дорога немного отошла от кручи и по обе стороны пошли деревья, то снова стало темно. Между тем дорога кончалась и пошел ручей с крупными камнями, по которым скользили и не хотели двигаться лошади. Пошел мокрый снег. Поздно ночью добрались мы через длинный деревянный мост, перекинутый через реку, в Анреевицу, лежащую на ее берегу. Мы направились к кмету [219], у которого ночевали.

От посещения его у меня осталось в памяти удивительные украшения на стенах гостиной. Я часто в маленьких лавочках, торгующих открытыми письмами с картинками, спрашивал себя, кто покупает открытки, где изображен в рамке из цветов молодой человек в зеленом смокинге и цилиндре с розовой дамой на скамейке или в автомобиле. Вот такие открытки украшают дома черногорцев, отражая их понятия о том, что такое утонченная цивилизация. Между прочими украшениями на стене висело искусно вышитое изображение весов: на одной чашке, высоко поднявшейся, было изображено сердце, на другой, низко ее перевесившей, – мешок, на котором начертано 10 000. Над весами так же искусно вышитая надпись: «садашня любав» (нынешняя любовь).

Простившись с гостеприимным кметом, которого коснулась цивилизация, мы на следующее утро снова двинулись в путь, но на этот раз нам удалось достать две телеги с русскими лошадьми. Расположив на них вещи и сами сев на ящики, мы почувствовали себя царями. Встретив в пути перегнавшего снова нас Des Graz и Боппа, мы посадили их на одну из этих телег и так уже дальше совершали наш путь два дня. Местами дороги были совершенно размыты. Я не поверил бы, что можно проехать на повозке по таким камням и потокам, которые нам попадались на пути. В этих случаях Мамулов правил и благополучно выкарабкивался, хотя порой от тряски перевертывались ящики и чемоданы.

Можно ли описать охватившее нас чувство, когда наконец, на второй день после Андреевицы, в одном из ханов мы увидали автомобили, высланные нам навстречу черногорским королем, с провизией, чтобы подкрепиться. В ожидании этого удовольствия, я в повозке положил перед собой одну из последних оставшихся у меня бутылок шампанского, любовно обложив ее снегом.

Какая радость избавления, казалось, настала для нас! Мы с наслаждением пили шампанское, автомобиль казался нам чем-то, существующим только в романах, а не в жизни.

Мы уселись втроем – Бопп, Des Graz и я – в автомобиль и помчались с невероятной быстротой. Мне и раньше приходилось слышать о том, как захватывает дух от езды на автомобиле по черногорским горам, но теперь, после всего пережитого и утомления, ничто нас не удивляло. В этой части Черногории были прекрасные дороги, на сооружение коих король Николай положил лично много стараний и забот, но они были сделаны, когда еще не существовало автомобилей, а потому были довольно узкие и с резкими поворотами. Тамошние шоферы, однако, наловчились править и неудержимо неслись вперед. Перед нами открывались грандиознейшие перспективы.

Существует легенда, что при сотворении мира у ангела, пролетавшего над землей с мешком камней, мешок прорвался над Черногорией, и все камни туда высыпались. Эта легенда невольно вспоминается в этой стране, недаром прозванной Черногорией. Все эти громоздящиеся одна на другой скалы и камни представляют суровую пустыню. Кое-где нанесен на камни крошечный клочок земли, где огород или пашня. Невольно спрашиваешь себя, чем живут там люди. Страна довольно пустынна. Люди, которые встречаются, особенно женщины, – красивы и имеют легкую и гордую поступь. Всего красивее население в недавних областях Турции.

Автомобиль доставил нас поздно вечером в Подгорицу, где мне было приготовлено помещение в доме местного богача. Секретарям был оставлен грузовой автомобиль, но никто не решился ехать в нем ночью, и все заночевали в хане, кроме Мамулова, который, забрав все наши вещи, храбро пустился в путь на грузовике, у которого не было даже фонаря. Когда он мне рассказывал про свое путешествие, то мне казалось, что это – один из самых жутких эпизодов нашей дороги. Им повстречался всадник на коне, в котором Мамулов признал пленного австрийца, служившего в нашей Московской больнице в Нише, а потом сопровождавшего французских докторов во время отступления. Лошадь шарахнулась, мгновение – и оба, лошадь и всадник, исчезли в пропасть. Автомобиль остановился, сошли; чудесным образом оказалось, что как раз в этом месте в горе был выступ, лошадь перекувырнулась и встала, всадник остался также невредим.

Все дни, что мы пробыли в Подгорице, мы очень страдали от холода. Помещения не приспособлены к холоду, без печей, и нельзя было найти железной печки в городе. Мы ходили завтракать и обедать в гостиницу, где было довольно сносное питание. Мы встречались там за столом с правителем области Пламенацем, который незадолго до того был министром иностранных дел. Пламенац был представителем одного из лучших родов в Черногории. Человек еще молодой, он прошел школу короля Николая, наложившего свой отпечаток на всех приближенных, коими он пользовался. Свой пост министра иностранных дел Пламенац должен был покинуть в связи с занятием Скутари Черногорией весной 1915 года, против воли союзников и особенно – Италии {125}.