Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Эта легенда скрывает в себе глубокий смысл. Когда татары завладели Россией, они наложили руку на внешние формы жизни, подчинив их себе; они грабили и опустошали города и селения, но внутренняя, подлинная Россия ушла от них, скрылась из их кругозора, и продолжала жить своей особенной жизнью, схоронив где-то глубоко, на дне, свои святыни.

Нам, оторванным от родины и выброшенным на чужбину, нужно так же, как китежским паломникам самим очиститься и напрячь свой духовный слух: тогда мы явственно услышим благовест Святой Руси. Большевики тщетно хотят заглушить его пением интернационала, а самый образ задернуть красной тряпкой, как они это проделывают, во время своих празднеств, с иконами на Кремлевских воротах.

Святая Русь схоронилась глубоко, в лачугах и церквах на родине, и здесь, за рубежом, среди рассеянных по белу свету русских скитальцев. Там, в низах народных, прошел угар соблазна и народ отошел от большевиков. Свои несчастия он рассматривает, как кару за содеянный грех, все шире распространяются в нем апокалипсические ожидания конца мира.

Все это отвечает исторически сложившемуся укладу и психологии Святой Руси.

Русская религиозность всегда носила мистический характер. Черту эту мы унаследовали от древней Церкви на Востоке, от которой Русь приняла крещение. Она подошла к особенностям нашего, национального характера. Отсюда возникновение многочисленных монастырей в России, которые были в свое время главными рассадниками просвещения и пролагали пути к заселению самых диких окраин. Отсюда характер церковных обрядов, церковного пения, и особенно церковной живописи.

В то время, как Западная Европа в XV столетии переживала эпоху Возрождения, в России, жившей своей особенной жизнью был тоже подъем религиозного искусства. Но его вдохновляли совершенно иные идеалы. На иконах того времени лежит печать мистического аскетизма. Вы видите в них сочетание необыкновенной силы и духовности выражения с яркими красками, из которых излучается свет. Духовное начало поглощает телесное, свет – материю. Русский иконописец видел все земное так, как видят землю, поднявшись на большую высоту – это скорее карта земли, чем реальное изображение явлений. За то вся сила творчества переносится в движение одухотворенной плоти. Лучшие изображения принадлежат наиболее мистическим сюжетам Нового Завета, – Преображению, Воскресению, Страшному Суду, и т. д., наконец, Софии – Премудрости Божьей. Последней посвящены некоторые замечательные древнерусские храмы, как то в Киеве и в Новгороде.

Не менее замечательна архитектура древних русских храмов. И здесь византийская традиция была совершенно переработана, и зодчество получило своеобразный русский характер, достигая такого смелого и причудливого полета, как, например, в церкви Василия Блаженного в Москве. Вспомним, какую красоту старых русских городов представляют золотые купола и маковки церквей, которые горят, как свечи на небе, малиновый звон колоколов. Когда в самое крикливое время нашей революции, бывало, не знаешь, куда уйти, и казалось, что почва бежит из-под ног, каким успокоением звучал порою вечерний благовест московских церквей, заглушавших всю эту человеческую суету, словно над нею, в небе совершалось торжественное славословие: «Всякое дыхание да хвалит Господа».

А Страстная и Пасха, в Москве, в былое время: Кремлевские соборы с их полумраком, освещаемом восковыми свечами, которые вспыхивают и мерцают, как звезды, перед темным золотом икон, строгое песнопение Великого поста…

В эти древние своды как будто впитались слова молитвы. Столетия одухотворили их. И когда в Успенском соборе раздается дивное пение: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою», то вы видите, как в синем фимиаме возносится молитва к Престолу Всевышнего. – И здесь наяву творится другая молитва Великой Субботы: «Да молчит всяка плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом и ничто же земное в себе да помышляет». – Со всех сторон вас окружают лики угодников Божьих, со взором, устремленным на небо. В них давно умолкла плоть, и все земное, но они продолжают стоять со страхом и трепетом, ибо их коснулся свет Христова Преображения.

Прав был Соловьев, говоривший, что православное богослужение творили ангелы, – православный человек верит и чувствует, что они в нем участвуют. Разве они не с нами, когда поется: «Ныне силы небесные с нами невидимо служат»? Разве они не шествуют впереди нас, в ночь на Пасху, когда запертые двери храмов внезапно раскрываются настежь, и в них вливается толпа с с радостным пением: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси, и нас сподоби чистым сердцем Тя славити»?

Но не в одном богослужении и обряде сказывается благочестие русских людей.

Остановимся на своеобразном явлении русской монашеской жизни, которую так живо воспроизвел Достоевский – на старчестве. Что такое старец?

Старец – это монах, прошедший все ступени аскетического искуса. С благословения настоятеля он принимает иногда на себя особое предварительное испытание – затвор. Он затворяется в своей кельи и пребывает в полном молитвенном уединении, прерывая его только для принятия Святых Таинств. В таком добровольном заключении он остается иногда целые годы. Это есть высшее осуществление монашеского обета – отказ от всего земного, совлечение с себя ветхого человека. Умерщвление плоти есть, конечно, лишь средство к восхождение по небесной лестнице. Отрешение от всего личного, всецелое подчинение своей воли Богу приводить, противно поверхностным критикам монашеской жизни, к высшему расцвету человеческой индивидуальности. Как свет солнечный, преломляясь в горнем хрустале, играет в нем всеми цветами радуги, так душу, очищенную от страстей, свет Божий заполняет всей гаммой красок, какая светится нам из старинной иконы.

«Старец» является руководителем молодых иноков, которые дают обет полного повиновения и подчинения ему своей воли. Там, где есть такой старец, туда сейчас же пробивается и народная тропа. Прочтите «Братьев Карамазовых» Достоевского, где так ярко воспроизведен облик старца и всех, кто приходит к нему, иногда пешком за тысячу верст, чтобы получить благословение. Глубокий духовный опыт, проникновение в сокровенные тайны человеческой души вместе с благодатным даром пробуждения в этой душе новых сил для жизненного подвига – вот что составляет неотразимую силу смиренного старца, всегда радостного и светлого, какими бы немощами он ни страдал от своих аскетических упражнений, «ибо для счастья созданы люди», как говорит старец Зосима у Достоевского, «и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать о себе: я выполнил завет Божий на земле. Все праведные, все святые мученики были все счастливы».