Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Глубокое смирение странника не позволяет ему думать, что он может учительствовать. Но его встречи с людьми всех состояний и положений дают ему повод либо извлекать для себя новые поучения, либо делиться с ними своим опытом, и на всем пути от Тобольска до Одессы зажигать искры святого огня в людях. На пути ему приходится встречаться и с дикими зверями и разбойниками, подвергаться опасностям, терпеть побои и тяжкие болезни, – и все это он принимает как проявление пекущегося о нем Провидения Божия; простой рассказ его об этих происшествиях воспроизводит перед нами живую картину русского народного быта, которая дышит убедительной правдой.

Вот один из таких рассказов. Зашел раз странник в такое глухое место в Сибири, что три дня не встретилось ни одной деревни. Сухари все вышли, и он приуныл, как бы не умереть с голоду. Наконец, на дороге, возле огромного леса, он увидел собаку. Странник поспешил за нею, надеясь, что она наведет его на жилье. «Вот из-за толстого дерева выходит мужик, худой, бледный, средних лет. Он спросил меня, как я сюда зашел. Я его спросил, зачем он тут находится. И мы ласково разговорились. Мужик позвал меня в свою землянку и объявил мне, что он полесовщик и стережет этот лес, проданный на сруб. Он предложил мне хлеба и соль, и завелась между нами беседа». Прельстившись лесным уединением, странник на некоторое время остается жить у нового знакомого, который открывает ему свою жизнь и свои мысли. Он был раньше мастером, и «жил в довольстве, хотя и не без греха: много обманывал по торговле, божился понапрасну, ругался, напивался и дрался. Был в нашем селе старый дьячок», рассказывал полесовщик, у которого была старинная книжка о Страшном Суде. Он бывало ходит по православным, да читает; а ему за это дают деньги; хаживал и ко мне. Бывало, дашь ему копеек 10, да поднесешь стакан вина, так и будет читать с вечера да вплоть до петухов. Вот я бывало и слушаю, сидя за работой, а он читает, какие нам будут муки в аду, как изменятся живые, и мертвые воскреснут, как Бог сойдет судить, как ангелы в трубы затрубят, и какой огонь, смола будут, и как червь грешников будет есть. В одно время, когда я слушал это, мне стало страшно, я подумал, уж муки мне не миновать. Постой, примусь душу спасать, может быть и отмолю мои грехи. Подумал-подумал, да и бросил мой промысел, избу продал, и, как был одинок, пошел в лесовщики с тем, чтобы мир давал мне хлеб, одежду, да восковые свечи на богомолье».

«Вот так и живу здесь более 10 лет; ем только по разу в день, и то один хлеб с водою; каждую ночь встаю с первых петухов и до свету кладу земные поклоны; когда молюсь, затепливаю по семи свечек перед образами. Днем же, когда обхаживаю лес, ношу вериги в два пуда на голом теле. Не бранюсь, вина и пива не пью, и не дерусь ни с кем, баб и девок от роду не знаю».

«Сначала мне так жить было охотнее, а под конец, нападают на меня неотступные мысли. Бог знает, грехи-то отмолишь ли, а жизнь-то трудная. Да и правда ли в книжке написана? Где кажется воскреснуть человеку. Иной уже умер лет сто, или более, его уже и праху нет. Да и кто знает, будет ли ад, нет ли? Ведь никто с того света не приходил; кажется, как человек умрет, да сгниет, то так и пропадет без вести. Может быть, книжку-то написали попы, да начальники сами, чтобы устрашить нас, дураков, чтобы мы жили поскромнее. И так на земле то живешь в трудах и ничем не утешишься, и на том свете ничего не будет, – так что же из этого? Не лучше ли хоть на земле-то пожить попрохладнее и веселее? – Сии мысли, борют меня, продолжал он, и боюсь, не приняться бы опять за прежний мастеровой промысел».

«Слушая это, странник жалел о нем и думал сам себе: говорят, что одни ученые и умные бывают вольнодумцами и ничему не верят, а вот и наша братия – простые мужики какие замышляют неверия!» Достал Добротолюбие {255}и «начал ему растолковывать, что воздержание от грехов, страха ради мук, неуспешно и неплодно, и невозможно душе освободиться от мысленных грехов ничем иным, кроме хранения ума и чистоты сердца. И так все это приобретается внутреннею молитвою, и не только, прибавил я еще, страха ради адских мук, но даже и желания ради Царства Небесного, если кто станет совершать спасительные подвиги, то и это св. отцы называют делом наемническим. Они говорят, что боязнь муки – есть путь раба, а желание награды в царствии есть путь наемника. А Бог хочет, чтобы мы шли к Нему путем сыновним, т[о] е[сть] из любви и усердия к Нему, вели себя честно и наслаждались бы спасительным соединением с Ним в душе и сердце».

«Сколько ни изнуряй себя – какие хочешь проходи телесные труды и подвиги; но, если не будешь иметь всегда Бога в уме, да непрестанной Иисусовой молитвы в сердце, то ты никогда не успокоишься от помыслов и всегда будешь удобопреклонен к греху, при малейших даже случаях. Примись-ка, брат, беспрестанно творить Иисусову молитву, ведь тебе это можно и удобно в сем уединении; ты скорую увидишь пользу. Не будут и помыслы безбожные приходить, откроется тебе и вера и любовь к Иисусу Христу; узнаешь, как и мертвые воскреснут и страшный суд покажется тебе так, как истинно он будет. А в сердце-то будет такая легкость и радость от молитвы, что ты удивишься и не будешь уже скучать, да смущаться спасительным житьем твоим».

«Далее, как мог, я растолковал ему, как начать и как продолжать беспрестанно Иисусову молитву и как заповедует о сем Слово Божие, и поучают св. отцы. Он, по-видимому, как бы изъявлял на то согласие и поуспокоился. После сего, расставшись с ним, я затворился в указанной им мне ветхой землянке… Она представлялась мне великолепным царским чертогом, исполненным всякого утешения и веселия».

Месяцев пять продолжалось уединение Странника, «в отрешении от сует и познании сладости внутренней жизни». Потом настало время рубки леса, начал стекаться народ, пришла пора и ему пуститься в путь. «Поблагодаривши полесовщика, я помолился, поцеловал тот клочок земли, на котором Бог удостоил меня недостойного Своей милости, надел сумку с книгами и пошел».

Такими перерывами, по большей частью более краткими, сопровождалось все время его странствия, с тех пор, как старец научил его беспрестанной Иисусовой молитве.

«Вот теперь так и хожу, да беспрестанно творю Иисусову молитву, которая мне драгоценнее и слаще всего на свете. Иду иногда верст по 70 и более в день, и не чувствую, что иду; а чувствую только, что творю молитву. Когда сильный холод прохватит меня, я начну напряженнее говорить молитву, и скоро весь согреюсь. Если голод начнет меня одолевать, я стану чаще призывать имя Иисуса Христа и забуду, что хотелось есть. Когда сделаюсь болен, начнется ломота в спине и ногах, стану внимать молитве, и боли не слышу. Кто когда оскорбит меня, я только вспомню, как насладительна Иисусова молитва; тут же оскорбление и сердитость пройдет и все забуду. Сделался я какой-то полоумный, нет у меня ни о чем заботы, ничто меня не занимает, ни на что бы суетливое не глядел, и был бы все один в уединении; только по привычке одного и хочется, чтобы беспрестанно творить молитву, и когда ею занимаюсь, то мне бывает очень весело. Бог знает, что такое со мною делается… Итак, хотя я не достиг непрестанной, самодействующей, духовной молитвы в сердце; но слава Богу теперь ясно понимаю, что значит изречение, слышанное мною в Апостоле: Непрестанно молитеся».