Татьяна Лабутина - Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

Ганнинг интересовался у Панина, в каком свете представится подобный отказ в глазах англичан и других европейских держав, когда они о том узнают, и о последствиях их реакции. Посол счел свои аргументы убедительными, полагая, что они подействовали на российского министра. Однако он глубоко заблуждался.

На следующее утро Ганнинг отправился к Панину «еще раньше, чем он встал с постели», и, желая устранить возражение, высказанное по поводу столь многочисленного корпуса войск, требуемых англичанами, предложил выделить 15 тыс. чел. вместо 20 тыс. испрашиваемых ранее. Он понимал, что требуемое от императрицы войско в 20 тыс. чел., судя по тому, что ему известно о состоянии российской армии, превосходит число войска, которое императрица могла бы уступить. Панин отвечал, что воспользуется всеми доводами, для того чтобы склонить императрицу к благоприятному для англичан решению, хотя государыня «еще ни на что не решилась». В последующие дни императрица сказалась больной и никого не принимала. Посол по этому поводу писал: «Внезапность этой болезни и то обстоятельство, что она случилась именно в настоящую минуту, отчасти внушает мне подозрение, что действительной причиной ее болезни послужило неловкое ее положение при встрече со мной и трудность ответить на письмо Его Величества и найти извинение достаточно сильное, для того чтобы уклониться от выполнения так недавно высказанного ею обещания». Заключая свое послание, Ганнинг констатировал, что почти не надеется, что императрица согласится послать войска в Америку, хотя, возможно, «предложит помощь иного рода». Он все еще не оставлял надежды повлиять на решение Екатерины II, для чего предполагал привлечь графа Алексея Орлова, обещавшего ему свою помощь 398 398 СИРИО. С. 489–497. .

Спустя неделю, 26 сентября 1775 г. Ганнинг отправил Саффолку очередную депешу, в которой излагал содержание беседы с графом Паниным по поводу трактата. «Когда я предложил ему проект трактата, – писал посол, – он с величайшим сожалением отвечал мне, что невозможно изменить мнение императрицы, которая пришла к окончательному решению и повелела … вручить … письмо к королю … Содержание этого окончательного ответа так мало соответствовало столь торжественно данным мне обещаниям», – с горечью признавал Ганнинг. Однако он не терял надежды и решил обратиться к вице-канцлеру. И.А. Остерман ответил, что ему разрешено официально уверить Ганнинга «самым сильным и торжественным образом» в том, что императрица «выражает глубочайшее сожаление по поводу того, что не имеет возможности оказать королю помощь». Вице-канцлер прибавил «в виде личного своего мнения», что если бы было больше времени для приготовления требуемой помощи, и если бы указанное войско использовалось в Ганновере или в Англии, то было бы возможно «преодолеть затруднения, встречающиеся в этом деле». Впрочем, Остерман и теперь убежден, что в случае разрыва с Англией какой бы то ни было европейской державы, «императрица употребит все зависящие от нее средства» для того, чтобы поддержать англичан. «Не смею высказывать своего мнения по поводу того, насколько можно полагаться на подобные речи после того, как они сумели отклонить от себя недавние уверения», с горечью заключал посол 399 399 СИРИО. С. 497–499. .

Осенью 1775 г. королю было направлено официальное письмо Екатерины II. Копия письма сохранилась в материалах дипломатической переписки. В документе, в частности, говорилось: «… Громадные военные приготовления в Испании привлекали взгляды всей Европы, и общее мнение заключалось в том, что они направлялись против владений Вашего Величества … Я не усомнилась ответить, – писала императрица, – что Ваше Величество может рассчитывать на мою добрую волю и готовность быть Вам полезной и оказывать Вам существенные услуги, независимо от каких бы то ни было предварительных обязательств между нами». Далее Екатерина разъясняла, почему вынуждена отказать королю в просьбе выделить войско в 20 тыс. человек с последующей его отправкой в Канаду. «Я не могу скрыть от Вашего Величества, – писала императрица, – что подобный размер пособия и место его назначения не только изменяют смысл моих предложений, но даже превосходят те средства, которыми я могу располагать для оказания услуги Вашему Величеству. Я едва только начинаю наслаждаться миром и Вашему Величеству известно, что моя империя нуждается в спокойствии. Вам также известно, в каком состоянии выходит армия, хотя и победоносная, из долгой и упорной войны в убийственном климате … Затем, не говоря о неудобствах, которые бы возникли при употреблении столь значительного корпуса в другом полушарии, где он находился бы под властью, почти неизвестной ему, и был бы почти лишен всяких сношений со своим монархом, собственная моя уверенность в мире, стоившем мне стольких усилий, положительно воспрещает мне в столь непродолжительном времени лишить себя значительной части своих войск». К вышесказанному Екатерина добавляла, что королю хорошо известно, что она должна «принять в соображение едва задремавшие дела в Швеции и неокончательно решенные дела польские». Императрица не скрывала своего недовольства тем, что «для усмирения восстания, не поддержанного ни одной из иностранных держав», требуется объединение двух государств – Англии и России. Подобное объединение, на ее взгляд, губительно «для достоинства обеих монархий и обеих наций». Екатерина также напоминала королю, что «ни одна из держав, утвердившихся в Новом Свете, не отнеслась бы благосклонно к перевозке туда столь значительного иностранного войска». Пока они не принимали никакого участия в ссоре английских колоний со своей метрополией, но не исключено, что «призыв народа значительного и столь нового в Америке мог бы побудить их к вмешательству в это дело». Все это, на взгляд императрицы, неминуемо отразится волнениями в Европе, и «театр для иностранной войны» будет открыт. «Подобная будущность, – завершала свое послание императрица, – так сильно поражает меня, что хотя я глубоко сожалею о невозможности оказать Вам услугу, требуемую … от моей дружбы, по крайней мере я надеюсь, что это не причинит Вам затруднений, которых можно бы ожидать с первого взгляда» 400 400 СИРИО. С. 500–502. .

Получив от Панина письмо императрицы, Ганнинг «весьма секретно и конфиденциально» сообщил Саффолку о том, что граф просил его заверить, что сам он «не разделяет мнений, составляющих его содержание». Панин также дал понять, что послу «не следует осуждать его за то, в чем советы его никак не участвовали». Ганнинг пришел к заключению: императрица поступила «столь недружелюбным образом» еще и потому, что меры, принятые королевскими министрами, «не пользуются одобрением нации вообще». Посол полагал, что это мнение было поначалу внушено ей графом Иваном Чернышевым, а затем поддержано «бессмысленными, неприличными и ложными представлениями» английских газет, особенно изданием St. James’s Chronicle. Ганнинг обращал внимание на то, что императрица «тщательно избегала» касаться с ним внутренних дел в Англии, и потому у него не было случая «попытаться исправить столь неправильное понятие», которое, очевидно, было для нее очень важным. Так она поинтересовалась у Панина, «не послужит ли подобное с ее стороны оказание помощи королю средством восстановить против нее (английский) народ». Что же касается ее собственных подданных, то, как мог заметить посол из слов Панина и графа И.А. Остермана, она опасалась последствий, «могущих возникнуть от призвания ее войск к немедленной службе, особенно же в чужом и столь удаленном месте назначения» 401 401 Там же. С. 503–505. .