Юлиан Шульмейстер - Расплата

— А как стали бургомистром? — спросил Николай Ярощук.

Такой вопрос может быть задан по-разному, Стефановскому послышался укор. Возможно, это был укор собственной совести: польский народ погибал, у русских уже был Сталинград, и что значили его добрые помыслы по сравнению с траурной явью Варшавы и Сталинградской победой!

— Сам не раз думал, почему предложили стать бургомистром? Наверное, соблазнились дипломом Венского университета. Почему согласился принять этот пост? С единственной целью — облегчить жизнь сограждан. Делаю что могу, но этого ничтожно мало. Не в моих силах изменить политику оккупантов. Видно, зря принял эту позорную должность.

— А может, не зря, — возразил Стефановскому. — Красная Армия приближается к польским границам, каждый поляк должен включиться в борьбу за освобождение родины от фашистского ига.

Казимеж Стефановский стал оказывать помощь, и весьма значительную. Начало службы Николая Ярощука в бургомистрате было зафиксировано под сороковым годом. Документы бургомистрата легализовали разведчиков Ивана Симоненко и Федора Кротова. Информация бургомистра предупреждала о прибывающих фашистских карателях и указывала объекты для наиболее уязвимых ударов. Это он, Стефановский, вернул жизнь Янеку.

Спасение двенадцатилетнего еврейского мальчика Янека — одно из многих проявлений человечности в кошмарной ночи оккупации. Когда еврейских жителей Тышова повели на расстрел, Янек сбежал. Но главная трудность была впереди: укрывательство еврея каралось смертью. Янек это знал, не искал приюта, ночевал в развалинах, иногда просил милостыню у входа в единственный ресторан «Оаза»: мальчик не был похож на еврея.

Бургомистр, ежедневный посетитель «Оазы», приметил, узнал и спас Янека. Поселил в своем особняке, хотя любая случайность могла закончиться смертью обоих. Когда попросил настоятеля монастыря приютить Янека, тот только вздохнул: «Был бы девочкой!» Стефановский рассказал Харитоненко, решили вывезти мальчика в партизанский отряд. Полковник Шангин предложил сделать по-другому. Янек получил ящик и щетки чистильщика обуви, стал работать и жить при ателье Генрика Крашевского — подпольщика Гвардии Людовой. Каждый день чистил обувь офицерам вермахта на железнодорожном вокзале, около немецких штабов и складов. И каждый день сообщал Ивану Симоненко, подмастерью Крашевского, сведения о прибывающих и убывающих транспортах, о вновь появившихся офицерах и подслушанных разговорах. Старательный чистильщик обеспечил успех многих диверсий.

Другим путем к секретам вермахта стал ремонт электрической и телефонной сети неприметным монтером бургомистрата Ярощуком. Эта разведка была подготовкой к еще более трудной работе. Следовало в совершенстве освоиться с жизнью оккупированного фашистами города, вжиться в обычаи и нравы мещан, до тонкостей изучить порядки военных и штатских оккупантов.

Все изучив, Николай Ярощук переехал во Львов — последний стратегический узел вермахта в западных областях Украины.

— Итак, Мисюра, переходим к вашей вахманской службе. Расскажите, при каких обстоятельствах приняли присягу на верность фашистам и вступили в охранные части СС?

— Гражданин следователь, Гитлеру присягали только немцы, а нас не считали людьми. Подписывал ли присягу доходяга, приспособленный к собачьей службе? Господь с вами!

— Присягу принимал не доходяга, а курсант школы вахманов СС. Может, все же припомните?

Разглядывает Мисюра невидимую точку на стене за столом, грызет ноготь большого пальца.

— Не припоминаю такого случая.

— Бывает, прошло много лет, — соглашается Харитоненко. — Не угодно ли, Николай Иванович, познакомиться с немецкой присягой и заключением графической экспертизы о том, что под присягой ваша собственноручная подпись!

Рассматривает Мисюра пожелтевший от долгих лет документ, выступают перед ним давно забытые строки:

«Заявляю сим, что я обязуюсь служить в надзирательной службе СС и полицайфюрера дистрикта Люблин на время войны и подчиняться обязательным правилам службы и дисциплины».

Его подпись, отрицать бессмысленно, еще одну позицию придется оставить без боя. Но так ли важна эта позиция? Что был вахманом, установлено и без этой бумажки. Все же нельзя выглядеть мелким лгуном.

— Совсем забыл об этой поганой бумажке. Разве это присяга? Какая-то безграмотная мазня.

— Это отречение от Родины.

— Ваша правда, — опускает Мисюра голову. — Только тогда я об этом не думал.

— Так когда вы давали присягу?

— В Травниках. После двух месяцев учебы.

— Сколько времени обучались в школе вахманов?

— Около четырех месяцев, точно не помню.

— В чем заключалась учеба?

— Изучали оружие, уставы, занимались строевой подготовкой, проводились политзанятия.

— О чем шла речь на политзанятиях?

— Хотите, чтобы я через сорок лет вспомнил и рассказал! И тогда в одно ухо входило, из другого выскакивало. Конечно, хвалили Гитлера, ругали Сталина, объясняли все беды России еврейскими кознями. Говорили, что Гитлер уничтожит жидо-большевистскую власть и наступит райская жизнь.

— А еще в чем заключалась учеба?

— Это все!

— Ах, Николай Иванович, не держите слово, — пожурил Харитоненко.

— Гражданин следователь, хоть я не юрист, но прочел в одной книжке, что как из тысячи крыс невозможно создать одного слона, так из тысячи подозрений нельзя создать одного доказательства.

— Это правильно! — рассмеялся Харитоненко. — Значит, требуется слон?

Когда ввели в кабинет пожилого мужчину — морщинистого, рыжеволосого, угрюмого, Мисюра не поверил глазам.

Коршунов! Откуда? Как он себя поведет? Тогда были вместе, должен и теперь быть один интерес.

Сел Коршунов на указанный стул и равнодушно взглянул на Мисюру, будто перед ним неодушевленный предмет.

— Знаете этого человека? — выясняет Харитоненко у Мисюры.

— Знаю! — берет себя в руки Мисюра. — Это Федор Коршунов, вместе с ним мучились в Хелмском лагере военнопленных.

— А вы знаете этого человека? — спрашивает Харитоненко Коршунова.

— Колька Мисюра! — угрюмо констатирует Коршунов. — Вместе служили в полиции лагеря, вместе пошли в школу вахманов, вместе работали в Яновском лагере.

По-разному можно говорить о знакомстве. Этот явно хочет угробить. Зачем? Неужели вымаливает прощение? Дурак, если поверил их обещаниям. Не может этого быть, Коршунов — злой, хитрый и умный, знает, сколько на нем висит всякой всячины.

Долго длится очная ставка. Когда дошли до вопроса о том, как слушателей вахманской школы приучали к убийствам, Коршунов рассказал о расстреле жителей Ленчны — местечка под Люблином.