Юлиан Шульмейстер - Расплата

— Встречался Лясгутин с нашей уборщицей Стефой, ублажал ее песнями, а она ублажала его. Пришел как-то от нее, сообщил, что в гетто у одного старика имеется золото. Позвал меня, я сдуру пошел.

Надо же так брехать, так наговаривать! Лясгутин не может сдержаться, пулями вылетают слова:

— Мисюра врет как по писаному, все перевернул наизнанку. Не я, а он подкатился к Стефе, не мне, а ему наплела она про старика и золото. Мисюра мне свистнул, а я со скуки составил компанию.

— Разрешите вопрос к Лясгутину, — просит Мисюра.

— Разрешаю, — прочищает мундштук Харитоненко.

— Откуда он знает, что уборщица Стефа рассказала мне о старике?

— Тогда Мисюра скрыл от меня. Теперь, когда наклепал, будто я гулял со Стефой, стало ясно. Сам с ней гулял. Значит, правду говорит, что она навела. Пусть не валит с больной головы на здоровую.

— Раз я изобличаю Лясгутина, значит, валю с больной головы на здоровую, — невозмутимо замечает Мисюра. — Вот и судите, гражданин следователь, кто врет и кто дает правдивые показания.

— Стерва! — задохнулся от возмущения Лясгутин.

— Гражданин следователь, прошу оградить меня от оскорблений! — с достоинством заявляет Мисюра.

— Скажите, Мисюра, кто все же убил старика? — не реагирует Харитоненко на его заявление.

— Расскажу! Стал Лясгутин требовать золото — старик ни в какую. Тогда Лясгутин начал его тормошить, не удержался старик на ногах и упал. Может, сам ударился головой о пол, может, Лясгутин ударил ногой, не заметил, врать не буду, но старик после этого не шелохнулся. Мы сразу же ушли из этого дома.

— Опять же брешет! — вскакивает Лясгутин. — Не я, Мисюра требовал у старика золото, бессердечно его избивал. Когда старик упал, Мисюра озверел еще больше. Размахнулся и пнул сапогом, тому много не надо. А Мисюра продолжал искать золото. Перерыл всю квартиру, порубил мебель и пол.

— Все я, а Лясгутин стоял тихо-смирно в сторонке, — иронично замечает Мисюра.

— Почему в сторонке! — огрызнулся Лясгутин. — Ия требовал золото, но вынул душу у старика ты. Почему я не задушил тебя в лагере!

Сомнения нет, оба совершали убийство, ведут спор только о последнем ударе. Харитоненко переходит к другому эпизоду:

— Участвовали ли в расстреле узников гетто Ленины?

— Расстреливали немцы, — отвечает Мисюра. — Мы не имели никакого отношения к гетто, оно охранялось полицией из поляков.

— Мисюра правильно объяснил, — подтверждает Лясгутин.

— Видели, как расстреливали? — уточняет Харитоненко.

— Видели, — признает Лясгутин. — Когда евреев согнали на площадь, пришли посмотреть.

— И что было дальше?

— Стали немцы убивать всех подряд — женщин, стариков, даже маленьких детей. Невозможно было смотреть на то, что творили фашистские гады.

Безмозглый идиот! Безмозглый идиот! Куда лезет, зачем дает такие зацепки? Мисюра исподлобья зло смотрит на Лясгутина.

— Невозможно было смотреть, а смотрели! — констатирует Харитоненко.

— Ошибаетесь, гражданин следователь! — возражает Лясгутин. — Мы с Мисюрой ушли с этого проклятого места.

— Куда?

— В гетто!

— Зачем?

— Надеялись подобрать кое-какие вещички.

— С расстрела пошли за вещами евреев! — подытоживает Харитоненко.

— Там не было ничего путного, всякая дрянь, — объясняет Лясгутин.

Слава богу! Хоть догадался уйти с места расстрела и меня увести. Мисюра облегченно вздыхает.

Закончена очная ставка. Перерыв на обед. Принесли в камеру суп и кашу, ест Лясгутин и не чувствует вкуса. Влип по самые уши. Кто еще арестован?.. Может, не станут топить, не все же такие подонки, как Мисюра.

После обеда Лясгутина снова привели на допрос.

— Вернемся к расстрелу узников гетто Ленчны, — сообщил Харитоненко. — Следствие располагает данными, что вахманы, и вы в том числе, принимали участие в расстреле. Советую рассказать правду.

— Гражданин следователь, не надо травить. Уже был под следствием, судили по второй части первой статьи Указа от 4 июня 1947 года, отсидел три года. Есть карты — выкладывайте, иначе какой разговор!

— Значит, выкладывать карты, — усмехнулся Харитоненко. — Хорошо, — и нажимает кнопку.

Раздался стук в дверь. Заходит невысокий, щуплый мужчина.

— Дзень добрый.

Явный еврей, костюмчик импортный, говорок польский. Разыгрывают: в Ленчне не осталось евреев! Встревоженный Лясгутин успокаивает себя, но еще больше волнуется.

— На очную ставку приглашен гражданин Польской Народной Республики, бывший житель местечка Ленчны Симон Бердичевский, — объясняет Харитоненко.

Листает следователь лежащую на столе папку, Лясгутин не может оторвать взгляд от сидящего напротив него человека. На лице два шрама: один под глазом, другой искривил рот. Пулевые раны. Неужели выжил?! Так ведь всех закопали в могиле, сам же закапывал.

Не торопится Харитоненко, дал время Лясгутину вновь пережить события в Ленчне. Достал, наконец, протокол, предъявляет.

— Познакомьтесь, после этого начнем очную ставку.

На протокол наклеены три фотографии в вахманской форме: он, Мисюра и Дриночкин. В протоколе записано:

«Я, капитан Калачик Феликс из Министерства внутренних дел в Варшаве, действуя на основании ст. 245 8, с применением правил ст. 233 УПК, вызвал нижеуказанного в качестве свидетеля:

Бердичевский Симон, родился 26 марта 1922 года, уроженец Ленчны Люблинского воеводства, родители Исаак и Берта, гражданство польское, национальность еврейская, место жительства Вроцлав, пл. Костюшко, 3, кв. 5.

В присутствии понятых Сташевского Леопольда и Томачека Станислава предъявил гражданину Бердичевскому для опознания фотографии лиц в форме охранных войск СС.

Осмотрев фотографии, гражданин Бердичевский заявил:

— Я убежден, что на снимках № 1 и 3 запечатлены личности, которых видел неоднократно летом 1942 года в гетто Ленчны. Эти люди запомнились, ибо из окна соседнего дома я наблюдал, как они зашли в дом моего отца Бердичевского Исаака, слышал его крик, но не посмел зайти. Видел, как эти немецкие служащие вышли из дома. Зашел после них — отец был уже мертвый, в крови…»

Не дочитав, положил протокол, прижал руку к колену, чтобы подполковник не заметил дрожи. Молчит, не может смотреть в глаза Бердичевскому.

— Свидетель, расскажите о расстреле в Ленчне, — обращается Харитоненко к Бердичевскому.

— В тот день было расстреляно все наше местечко. Я оказался одним из последних. Десять немцев-эсэсовцев убили около полторы тысячи узников гетто, этим, — кивнул Бердичевский в сторону пожелтевшего Лясгутина, — приказали расстрелять остальных. Оставалось человек пятьдесят. Двадцать расстреляла одна их группа, потом погнали последних. Там был и я. Они набросились на нас, избивали, заставляли снять одежду. Голый пошел к яме, думал лишь о том, чтоб без мук умереть. Поставили нас спиной к яме, напротив стояли эти с ружьями, кто-то скомандовал: «Фойер». Очнулся в темноте, задыхаясь; почувствовал боль и тяжесть на себе. Сначала не понял, потом догадался, что ранен и вместе со всеми закопан в могиле. Как-то выкарабкался и пополз. Добрые люди спрятали, лечили, спасали.