Юлиан Шульмейстер - Расплата

Не раз бывал на судебных процессах над полицаями и вахманами других лагерей. На одном из них услыхал, как поет Златоградский. Газетная статья об этом процессе называлась «Набат Бухенвальда». Корреспондентка яростно обличала фашизм, а дошла до толкового парня, которого защищал Златоградский, — изменила тон: «Советский суд не мстит, а воспитывает. Преступление совершено, наказание— неотвратимо, но на скамье подсудимых — человек безупречной послевоенной жизни». А как увязать с этой схемой бриллианты, хрусталь, гжель? Что ж, он не крал, не ссорился с законом, секрет его деятельности древний, как мир: жил и давал жить другим. Еще завмагом постиг во всех тонкостях искусство торговли; стал районным начальником — пошли отчисления завмагов. Не за жульничество и воровство, а за уважение, дефицит и еще кое-что, недоступное никаким ревизорам. Харитоненко не за что ухватиться. А откуда взялись обнаруженные при обыске драгоценности? От ондатр! То, что теща разводила ондатр и продавала на рынке, — факт, и теперь ему нет цены. Сколько было ондатр, сколько продано шкурок, знала только покойница. Ондатры же — не преступление. Наоборот, теща делала полезное дело. А что отдавала свои трудовые сбережения любимой дочери Маше, то это ее личное дело. Никакой следователь тут не укусит. Имеется еще одна основа благосостояния — кирпичный дом тещи. Такие дома и в районах стоят многие тысячи. Имела теща право продать по сложившимся ценам свой благоустроенный дом? Имела! Должны были мы приютить бездомную старуху-мать? Кто посмеет что-нибудь сказать против этого? А то, что Мария Петровна является законной наследницей своей матери, доказыванию не подлежит. И, наконец, разве не вправе Мария Петровна распоряжаться своими деньгами так, как ей хочется? Вот и распоряжалась. Он никогда не одобрял погоню за хрусталем, бриллиантами, золотыми цепочками, объяснял, просил, даже требовал, а она ни в какую. Воспитывал личным примером: в противовес ее пошлости приобретал на свои трудовые доходы картины известных художников. Не помогло. Что ж, надо было с ней развестись? Десятилетия прожили, привыкли друг к другу. Если для Харитоненко всего этого окажется недостаточно, он, Мисюра, не станет таиться, раскроет один недостаток супруги: все-таки к ней прилипли мелкобуржуазные понятия о жизни, она стремилась извлекать материальный интерес даже из своих привычек, увлечений. Скажем, увлеклась гжелью, составила большую коллекцию. Поначалу обрадовался, ибо это свидетельствовало о том, что у Марии Петровны появляется художественный вкус. Все бы шло хорошо, но в коллекции появились двойники, лишние экземпляры. Так же, как коллекционеры обмениваются лишними марками, Мария Петровна стала менять гжель на чешский хрусталь. Каждый вправе распоряжаться собственностью по своему усмотрению. Он, естественно, не одобряет такой деятельности, но это, так сказать, моральная сторона и не больше. Какой же баланс? Благосостояние и мещанские вкусы жены ничего не дадут обвинению и не поколеблят линию защиты. Следовательно, с этой стороны опасности нет. Опасность в другом — в существе обвинения и в его, Мисюры, тактике на следствии. С сегодняшнего дня генеральная линия — изобличение преступлений фашизма и осуждение вахмана Кольки Мисюры. Надо дать такие показания о Яновском лагере, чтобы пресса вновь подняла вопрос об убийцах-эсэсовцах. Колька Мисюра на их фоне будет совсем незаметным. Расскажет чистейшую правду о злодеяниях коменданта Вильгауза и начальника ДАВ Гебауэра, об ужасных зверствах эсэсовцев Гайне, Шлиппе, Блюма, Шенбаха и многих других. Разрисует во всех кошмарных деталях, как несчастных узников замораживали в бочках, варили в котлах, забивали дубинками, топтали сапожищами, давили автомобилями. Не станет скрывать, как несли службу вахманы, укажет фамилии. А если кого-нибудь из них арестуют и тот начнет давать показания на него, обер-вахмана? Надо доказать, что ему мстят за разоблачения, оговаривают, пытаются уйти от ответственности. Вера будет ему, разоблачителю, а не им — разоблаченным преступникам. Итак, не ждать допросов, а самому написать заявление. Пока не поздно, пока не допрашивали о Яновском лагере и о других вахманах.

Сел Мисюра за столик, принялся писать. Не заметил, как прошло три часа. Еще два часа забрали исправления. Может, еще что-нибудь переделать? Перечитывает написанное.

«Начальнику Львовского областного управления КГБ СССР

От следственно-арестованного

Мисюры

Обращаюсь к Вам не для того, чтобы просить снисхождения или помилования. За службу фашистам должен быть строго наказан, ни моя молодость, ни нечеловеческие издевательства, пережитые в лагере военнопленных, не давали права изменить Родине. Я виновен и готов отвечать. Мучает меня не предстоящее наказание, чего заслужил, а то, что еще спокойно живут на свете фашисты, лишившие нас в годы войны человеческого облика и убившие миллионы ни в чем не повинных советских людей. Я уже показал на допросах, как в Хелмском лагере десятки тысяч советских военнопленных погибли от голода, холода и мук. Очень сожалею, что не погиб вместе с ними, а оказался в Травниковском учебном лагере и там стал изменником Родины. Хочу сообщить следственным органам, как в этом лагере нас обрабатывали в фашистском духе, приучали к вахманской службе. С отвращением вспоминаю об этом и спрашиваю себя: почему не бежал? Один бежал, его поймали и повесили. Я струсил. Одел черную форму, прошел курс обучения; как и другим курсантам, мне присвоили звание вахмана охранных войск СС. Для вахманской службы направили в Яновский лагерь. Мы несли охрану на вышках, а немцы-эсэсовцы ежедневно занимались убийствами узников. О их преступлениях я дам следствию подробные и правдивые показания. Ужасы, которые видел, невозможно забыть, они снятся ночами. Уничтожение мирных советских граждан было зверской программой фашизма. Немецкие офицеры ежедневно ради развлечения убивали ни в чем не повинных узников. Я лично это видел и готов дать подробные показания.

Очень сожалею, что за многие годы из-за трусости сам не явился в органы и не рассказал правдиво о пособничестве фашистским убийцам.

Прошу верить моей искренности и готовности помочь органам советского следствия. Всей своей послевоенной жизнью я искупал вину перед любимой Родиной. Понимаю, что этого недостаточно, и приму как заслуженное любое наказание, назначенное советским судом.

Прошу, чтобы из-за меня не пострадали жена и сын, ничего не знающие о моих преступлениях во время войны.

Мисюра»

— Гражданин начальник, получилась ошибка. Я — Георгий, Жорик! Георгий мое имя, а Сережа — мой братик, геройский матрос, погибший в войну. Мало того, что ваши фраеры запачкали дорогое имя покойника, так они еще арестовали меня и выдумывают, будто именно я — Сережа. Это же нахальство.