Юлиан Шульмейстер - Расплата

Поднялся худощавый собутыльник, вежливо представляется полицейскому:

— Городской советник от ХДС Эгон Лютц! Прошу оградить ничем не запятнанного немца от оскорблений каких-то иностранцев.

— «Какие-то иностранцы» — бывшие узники Яновского концлагеря. Мы видели, как шарфюрер СС Фридрих Гайне убивал ни в чем не повинных людей, — хотя голос у Якоба сиплый от волнения, в притихшем зале его слышат за всеми столиками.

Слышать-то слышат. Но одни демонстративно возобновили трапезу, сосредоточенно разглядывают рюмки, потягивают шнапс, небольшими глоточками пьют вино. Другие окружили полицейских и столик еще недавно веселой компании. По-разному окружили: одни — с неприязнью к иностранцам, другие — с сочувствием к ним.

— Герр Гайне, прошу следовать с нами для выяснения личности, — объявляет старший полицейский и обращается к Дануте и Якобу: — Вы тоже, господа, отправитесь с нами для официального оформления заявления.

Кабинет прокурора Приштнера официален и строг. Нет на стенах картин и портретов, в книжном шкафу — сборники законов, труды известных юристов. Не только немецких, но и французских, английских, американских, имеется сборник Кони. На широком столе лежат Конституция и Уголовный кодекс ФРГ.

Приштнер внимательно, вежливо, беспристрастно выслушал Дануту и Якоба: ему, полномочному представителю закона, чужды человеческие эмоции.

— Если я правильно понял, у вас нет замечаний относительно записи показаний господином следователем? — вежливо выясняет Приштнер.

«Акцентирует на форме, игнорируя суть», — понял Брович нехитрый прием.

— Господин следователь правильно записал наши показания, но сразу же усомнился в них. Даже стал меня «изобличать» показаниями супруги. А госпожа Лещинская находилась в лагере меньше двух месяцев. Кроме того, как и другие женщины, пищу получала не в одно время с мужчинами и поэтому не видела, как Гайне убивал узников около кухни. Однако видела другие убийства, совершенные Гайне. Разве эти показания госпожи Лещинской свидетельствуют о неправильности моих показаний?

— А ваши ответы господин следователь записал верно? — выясняет Приштнер. Чего еще хотят эти надоедливые поляки, почему суют нос в дела правосудия?

— Да, мои ответы записаны правильно.

— Извините, но тогда не понимаю ваших претензий? — Приштнер осуждающе покачал головой и взглянул на часы.

— Разрешите, я поясню, — Данута старается сохранять спокойствие. — Судя по вопросам и пояснениям господина следователя, он усмотрел безвыходную ситуацию, состоящую из трех исключающих друг друга показаний: Фридриха Гайне, Дануты Лещинской и Якоба Бровича.

— Разве это не так? — удивляется Приштнер. — Разве эти три показания совпадают? Разве беспристрастность представителей правосудия не требует непредвзятой оценки противоречивых показаний?

— Беспристрастное и непредвзятое отношение к показаниям убийцы и показаниям его жертв! — с горечью констатирует Якоб.

— Во-первых, еще необходимо доказать, что речь идет об убийце и жертвах, во-вторых, извольте сообщить, к чему сводятся ваши просьбы. Мы не на политическом митинге, тут недопустимы предположения и споры, — назидательно замечает Приштнер и бросает взгляд на часы. — Прошу учесть: отведенное вам время закончилось.

— Мы вам скажем, к чему сводятся наши требования, — выделяет Данута каждое слово. — Не просьбы, а требования, господин прокурор, ибо мы не собираемся выпрашивать справедливое наказание нацистскому убийце. Мы требуем вызвать и допросить других свидетелей многочисленных преступлений Гайне. Во Львове проживают бывшие узники Яновского лагеря Эдмунд. Кон и Рехович, в городе Нестерове — Зигмунд Ляйнер. Мы знаем фамилии и адреса еще шести свидетелей, проживающих в Польше, Франции и Израиле.

— Вы как будто готовились к «неожиданной» встрече с герром Гайне и заранее подбирали свидетелей, — язвительно замечает Приштнер.

— Если бы господин прокурор сидел вместе с нами в Яновском лагере, полагаю, он тоже бы поинтересовался, где находятся немногие уцелевшие узники, — с иронической вежливостью предполагает Якоб. — Тем более если бы собирал материалы для книги о Яновском лагере, как это делаем мы с супругой.

— Возможно, возможно, господа, — прокурор Приштнер снова беспристрастен и строг. — Прошу вас представить ходатайство, все же ходатайство, ибо выше закона в нашей республике нет никого. В ходатайстве подробно укажите, кого просите допросить по поводу уголовно наказуемых деяний Фридриха Гайне, где проживают свидетели, о чем они могут показать и откуда вам об этом известно. Все, что может послужить объективному выяснению истины, будет проверено. Ходатайство передадите секретарю.

— Хорошо, господин прокурор, мы представим вам перечень вопросов, подлежащих проверке, и список лиц, которые должны быть допрошены, — сообщает Данута. — Разрешите перейти к вопросам, связанным с состоявшимся в вашем городе судебным процессом над шестнадцатью эсэсовцами Яновского лагеря.

— Я не любитель давать интервью, но не хочу усугублять превратное мнение о деятельности нашего правосудия. Надеюсь, господа не будут злоупотреблять моим временем. Итак, слушаю вас?

— Мы внимательно изучили газеты, издававшиеся во время процесса и после него, и не нашли репортажей из зала суда. Неужели суд над участниками уничтожения двухсот тысяч ни в чем не повинных людей не представляет интереса для немецких читателей?

— Сам был удивлен такой ситуацией, — доверительно сообщил Приштнер. — Однако ваш вопрос не по адресу. Не знаю, как в вашей стране, в ФРГ пресса свободна, редакторы сами определяют круг тем своих газет и журналов.

— Ив этом кругу нет места для сотен тысяч женщин, детей, стариков, уничтоженных немецкими гражданами?

— Это уже не вопрос, а тема для будущего репортажа о поездке в нашу республику, — констатирует Приштнер. — У госпожи Лещинской есть еще вопросы?

— Есть, — невозмутимо сообщает Данута. — Подсудимые были изобличены в том, что участвовали в массовых убийствах, господину прокурору это известно лучше, чем нам. Двое подсудимых приговорены к двухлетнему наказанию, остальным зачли в срок наказания нахождение под стражей во время следствия и тут же, в зале суда, освободили. Соответствуют ли, по мнению господина прокурора, такие наказания тяжести совершенных преступлений?

— Правильно ли Адольф Эйхман был приговорен к смертной казни? — не отвечая на вопрос, спрашивает Приштнер.

— А у вас есть сомнения на сей счет? — язвительно интересуется Данута.

— Сомнений нет, — отрезает Приштнер. — Очевидно, так же были бы покараны Гитлер и Гиммлер, окажись они на скамье подсудимых. Если я вас правильно понял, такое же наказание должны нести все служащие концлагерей, от коменданта до простого охранника. Где же индивидуализация наказания, где критерии вины и ответственности? И нужен ли суд для того, чтобы штамповать одинаковую для всех кару. Такое, господа, правосудие не для Европы, скорее для времен Чингисхана или… Умолкаю, мне не положено вдаваться в полемику.