Юлиан Шульмейстер - Расплата

— На очной ставке со свидетелем Коном вы дали правдивые показания?

— Конечно, — подтверждает Панкратов.

— Тогда объясните, почему застрелили узника, пролезшего через ограждение карантина в общий лагерь?

— Стоял на посту, выполнял устав, делал все как положено. Увидел бы начальник, что плохо несу службу, кто отвечал бы? Панкратов, да…

После фильтрационного пункта Панкратова, выдавшего себя за узника Бухенвальда, вновь призвали в Советскую Армию.

Старательно служит в кавалерийском полку под Берлином, всем доволен, на копе Горизонт шерсть блестит бархатом. Недолго служил — в октябре 1945 года демобилизовали.

Обрадовались родные приезду Георгия: уцелел единственный сын.

Отец с матерью — старые, у сестры Анастасии муж погиб на фронте, она растит трех малолеток, сестре Катерине пора замуж, а нет даже путной одежды. Самый меньший брат Николай еще бегает в школу, много ли от него проку.

— Ты, сынок, иди в МТС, — советует Антон Егорович. — Колхоз бедный, на трудодень получишь спасибо да сто граммов зерна. А трактористы зарабатывают вполне подходяще.

Отдохнув, Георгий пошел работать в МТС. Семья сразу же ощутила подмогу. В свободное время ремонтирует избу, наведывается к знакомым, в воскресенье любит пройтись по единственной деревенской улице. Доволен жизнью. Все дальше в глубь памяти уходит Яновский лагерь, все реже думается о суде. Стал завидным женихом, заглядываются на него девчата и молодые вдовушки. Много женихов и мужей не вернулось с войны, иные умеют этим пользоваться. Георгий Панкратов не успел погулять. Вскоре после приезда стала к Панкратовым захаживать соседская девчонка Наталья. С месяц захаживала, потом Жоре понравилось засиживаться вечерами в избе у соседки. Прошел еще месяц, мать Натальи сказала Георгию:

— Зачем топтать сапоги, обивать пороги, бегать из избы в избу? Поженились бы — и дело с концом.

Панкратов и сам подумывал об этом, да решительности не хватало. Степанида Алексеевна решила все просто.

Отгуляли тихую свадьбу, Панкратов переехал к жене. Известное дело, женатый сын — отрезанный ломоть, все тащит в свой дом, редко заходит к родителям. Но старики не обижаются: так было и так будет. У молодых же с каждым днем все лучше, Георгий на хорошем счету в МТС — отсюда и заработки. В семье появился достаток, вполне хороший по меркам трудных послевоенных лет.

Когда Георгий привез из МТС мешок муки, Наталья обрадовалась:

— Снеси немного отцу с матерью.

— Перебьются! Всем плохо.

Такой у Георгия характер: жил с родителями — помогал как мог, не видит стариковских бед — не думает о них. Живут, мол, как все, много ли им надо; известно, как едят старики.

Сестра Анастасия повоевала с нуждой сколько могла, да и уехала в Горький, устроилась в речном порту грузчицей, получила комнату в общежитии. Приехала за детьми, навестила брата, рассказывает о большом городе.

— Бросай МТС, едем в Горький, в порту механики во как требуются! — советует Георгию. — Хорошая зарплата, паек, Наталье найдется работа.

Хочется в Горький: повидал мир, городская жизнь легче и лучше, не то что в деревне. Но как подумает, что тут все наладилось, а там еще неизвестно как будет, — отпадает охота начинать сначала.

— Легко сказать — ехать! — чешет Георгий затылок. — Тут все есть, а в городе ни кола ни двора, и Наталья уже брюхатая. В городе за каждую мелочь — то ли укроп, то ли морковь — гони монеты.

— Ты же механизатор, получишь комнату в первую очередь, — втолковывает Анастасия. — И Наталью пристроим. А придет время рожать — отвезут, как барыню, в больницу, дадут отпуск да еще станут выплачивать деньги. Я баба с тремья детьми — и не побоялась, а ты чего трусишь?

Вместе обсудили все «за» и «против», получается, что можно было бы ехать. Й не так уж привязан к селу, к МТС, сам помышлял об отъезде: «Вдруг узнают о вахманской службе, сразу примчатся в Кокино!» Все же не решился: кто знает, как будет в городе, а тут с голода не умрут.

Уехала Анастасия с детьми в Горький. Наталья долго попрекала Георгия, но у него один ответ: «Кому какая судьба, так надо и жить!»

Верит в судьбу. Кому была судьба воевать в Красной Армии, тот воевал; кому была судьба мучиться в плену, тот мучился. Кто не сдох в плену, пошел в вахманы — тоже судьба. От судьбы не уйдешь. Убежден: сам человек ничего не решает, нет его воли ни в добрых, ни в подлых делах. Кому какая выпадает жизнь, так и живет. Ему, Панкратову, не повезло, на войне досталась плохая судьба. Сейчас пришла неплохая, не надо ее дразнить: рассердится — будет беда. И вроде не дразнил, а судьба рассердилась: в декабре 1946 года арестовали. Почему? На следствии изобличали вахманскими документами из захваченного во Львове архива гестапо. Это — тоже судьба! Не стал спорить, сразу признал, что был вахманом. На каждом допросе твердил: «Никому ничего плохого не делал, только стоял в охране».

Поверили показаниям Панкратова. Тогда еще не знали правды о вахманах, трудно было представить, что они вместе с нацистами участвовали в массовых убийствах сограждан. За вахманскую службу в Яновском лагере приговорили к десяти годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии. Учли, что не причастен к убийствам, что честно трудился до и после войны.

Отсидел Панкратов восемь лет с небольшим, и весной пятьдесят четвертого освободили его по амнистии. В лагерной характеристике написали: «Работал добросовестно, перевыполнял норму, не допускал нарушений лагерного режима».

Добрался в родную деревню — спешит повидаться с женой, даже в родительский дом не повернул. По его подсчетам сыну Андрею уже исполнилось девять лет. Зашел в избу — на руках у Натальи двухгодовалый ребенок.

Так и застыл на пороге; забыв поздороваться, спрашивает:

— Кто такой?

— Мой сын! — зарыдала Наталья.

— Как это так? — растерялся Панкратов.

— Восемь лет тебя не было, — опустила голову жена. — Потеряла надежду: люди говорили, что никогда не вернешься. А я ни жена, ни вдова, вот и получилось. Что хочешь, то делай.

Забыл Панкратов о вечных ссылках на судьбу, злобно заорал:

— Я страдал, мучился, а ты спала с мужиками!

Больше ничего не сказал. Уселся на лавку, поставил рядом с собой чемодан и думает: «Брошу шлюху, уеду в Горький к сестре, найду другую бабу».

Наталья усадила ребенка на кроватку, стоит и молчит, теребит передник. Присматривается Панкратов к избе: уютно и чисто, пышная постель застелена белым покрывалом, вздымается горка подушек. У другой стены — буфет, в углу — ножная швейная машина, которой раньше не было.

Вбежал со двора розовощекий Андрей, прильнул к матери, разглядывает незнакомого дядю.

— Отец приехал! — несмело промолвила Наталья.