Юлиан Шульмейстер - Расплата

Мисюра обстоятельно излагает преступления Сушко, на вопросы Дмитриевского и Натсона отвечает спокойно, со всеми подробностями рассказывает, как убивали и вывозили на смерть узников рава-русского гетто. Об Осидаче заявил: «Орел! Знал свое дело. Из каких только нор выковыривал евреев!» Изменился тон показаний Мисюры, когда к допросу приступил Петрушович.

— Вы сообщили, что Сушко являлся самым старательным вахманом и за это его произвели в обер-вахманы, назначили командиром вашего отделения. Как это согласуется с тем, что Сушко не пожелал служить нацистам и бежал из Яновского лагеря? Хотел бы также узнать, за что вы получили чин обер-вахмана, почему не бежали, как Сушко, а служили нацистам до последнего дня войны? — спрашивает адвокат. О побеге Сушко говорит так, будто речь идет не об охраннике, а об узнике лагеря.

— Так когда он бежал! Красная Армия уже била немцев в хвост и в гриву, каждый понимал, чем кончится война, что ждет за немецкую службу, — напоминает Мисюра. — Мне некуда было бежать, а Сушко женился на богатой польке. Может, тесть его надоумил, что за вашей спиной смогут жить припеваючи, может, сам догадался.

Об «американской спине» Мисюра рассуждает так, будто по-прежнему состоит на руководящей должности и дает отпор проискам представителя буржуазной юстиции.

— Как это некуда было бежать? А партизаны! — включается в игру адвокат Петрушович. — И вы не ответили на вопрос о том, за что сами получили чин обер-вахмана?

— Я же не спрашиваю своего земляка-адвоката, как он очутился в Америке, а он интересуется, почему я не пошел в партизаны, — едко замечает Мисюра.

— Обвиняемый Мисюра, вам не положено задавать вопросы адвокату. Должны отвечать на его вопросы, — напоминает прокурор Дмитриевский.

— Отвечу на вопрос мистера адвоката, — с нескрываемой издевкой обещает Мисюра. — Нам, обер-вахманам Яновского лагеря, нельзя было бежать к партизанам: нас повесили бы на первом суку. Почему? Опознали бы сбежавшие к ним лагерники или выдали бы наши сытые рожи. А чин обер-вахмана мне присвоили после побега Сушко. Надо же было кого-то назначить командовать отделением.

— Почему именно вас? — не унимается Петрушович — Мисюру этот вопрос возмущает. Такое впечатление, что он задан ему таким же немецким служакой, только более счастливым. Черт с ним, пусть пользуется выпавшим счастьем и помнит своих немецких начальников!

— Об этом надо спросить тех, кто нами командовал, — выделяет Мисюра слово «нами», выразительно глядя в глаза адвокату.

— Переходим к следующему вопросу, — как ни в чем не бывало говорит Петрушович. — Откуда вам известно, что Сушко изнасиловал девушку Розу, если не были очевидцем этого преступления?

— Еще раз повторяю, что, уводя Розу в вашраум, Сушко нам сказал, что будет «тренироваться» перед женитьбой. Девушка отчаянно кричала в вашрауме и вышла совершенно истерзанная, окровавленная, в изодранной одежде. Если бы Сушко пил с Розой чай, у нее был бы совсем другой вид.

— Видели ли вы сами, как Сушко насиловал Розу? — бесстрастно повторяет вопрос адвокат.

— Сам не видел, но любой нормальный человек понял бы, что произошло в вашрауме, — Мисюра с сожалением разглядывает адвоката. — Да и потом Сушко нам со смехом рассказал, как насиловал Розу.

— Значит, очевидцем изнасилования вы не были. Высказали только свое предположение, — констатирует Петрушович. — Следующий вопрос: кто убил девушку Розу — Сушко или вы?

— Я уже показал, что когда окровавленная и истерзанная Роза выходила из вашраума, Сушко выстрелил в нее и смертельно ранил. Истекая кровью, она умоляла, чтоб пристрелили. Невозможно было смотреть на ее страдания, своим выстрелом я лишь прекратил ее муки.

— В какую часть тела Розы стрелял Сушко?

— В низ живота.

— А вы куда выстрелили?

— В голову, чтобы мгновенно закончились муки.

— Итак, Сушко стрелял в часть тела, где нет жизненно важных центров, вы стреляли в голову, где расположен мозг — жизненно важный центр, и скончалась Роза после вашего выстрела, — подводит итог адвокат Петрушович.

— Гражданин адвокат! По советскому уголовно-процессуальному законодательству обвиняемым и свидетелям только задают вопросы по существу, не делая никаких умозаключений, — объясняет прокурор Дмитриевский. — Очевидно, американским уголовным процессом предусмотрен такой же порядок.

— Благодарю, мистер Дмитриевский, за разъяснение, — саркастически улыбается Петрушович. — Еще один вопрос свидетелю. Если вам было жаль Розу, почему вы ее убили вместо того, чтобы оказать медицинскую помощь?

— В Яновском лагере не было больницы. Медицинская помощь запрещалась, врачей-лагерников за это наказывали. Помочь можно было только таким избавлением от мук, — угрюмо объясняет Мисюра.

— У меня больше нет вопросов, — объявляет адвокат Петрушович.

После обеда приступили к допросу Лясгутина. Снова интересуется Петрушович, откуда бывшему вахману известно, что Сушко изнасиловал Розу.

Улыбнувшись, Лясгутин объясняет адвокату:

— У нас в Одессе девушки так себя ведут, когда их насилуют, а после изнасилования имеют такой самый вид. Как в Соединенных Штатах — не знаю. Может, ваши девушки себя иначе ведут, но я сомневаюсь.

— О, Одесса! — воскликнул Натсон.

— А что вам сделала плохого Одесса? — интересуется Лясгутин.

— Моя мать из Одессы, — сообщает Натсон.

— Чтоб я пропал! — восхищается Лясгутин. — Так, может, мы жили в одном дворе, слушали одного шарманщика, у одного продавца покупали горячую пшенку?

Ничего не ответив, Натсон презрительно сжал губы. Прокурор Дмитриевский строго замечает Лясгутину:

— Прекратите шутовство. Ведите себя как положено.

— Я же ничего плохого не думал. Но раз нельзя ни о чем спрашивать мистера, я это буду иметь в голове. Мерси за замечание и просим прощения.

— Кто убил Розу — Сушко или Мисюра? — выясняет адвокат Петрушович.

— При мне не делали судебного вскрытия тела, но я думаю, что пули Сушко было для Розы вполне достаточно.

— Думаете! — хмыкнул адвокат Петрушович.

— Думаю! — миролюбиво подтверждает Лясгутин. — А вы думаете, что с пулей в животе можно гулять по Дерибасовской?

Сам напросился! Дмитриевский все же одернул:

— Обвиняемый, не забывайтесь!

— Не буду, — обещает Лясгутин.

— Представлялся ли по фамилии начальник рава-русской украинской полиции, когда ваш взвод прибыл для отправки евреев из города? — выясняет Петрушович.

— Мне лично он почему-то не счел нужным представиться, — отвечает Лясгутин.

— Так почему вы называете его Осидачем? — победоносно спрашивает адвокат.

— Я его опознал по фотографическим карточкам, сделанным анфас и в профиль, — объясняет Лясгутин. — А когда из Равы-Русской вывозили евреев и убивали, этот человек распоряжался и все называли его начальником украинской полиции. Между прочим, он сам так же себя называл.