Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Бонавентура Ньибизи и его семья были эвакуированы в зону РПФ из церкви Святого Семейства в середине июня 1994 г. Оглядываясь по сторонам сквозь окна машины конвоя, он видел Кигали, похожий на некрополь.

— Сплошная кровь и… — Он издал дрожащий звук, точно сдувающаяся шина: — Пф-ф-ф-ф…

В сборных лагерях РПФ для выживших Бонавентура искал известия о своих родственниках и друзьях. Ему не потребовалось много времени, чтобы прийти к выводу, что «нереалистично было надеяться, что кто-то выжил». Одна из его сестер была найдена живой, но трое из ее пятерых детей были убиты, так же как его мать и все, кто жил вместе с ней. Большая часть родственников жены и друзей тоже были истреблены.

— Иногда, — говорил Бонавентура, — я встречал кого-то, кого считал убитым, и узнавал, что этому человеку каким-то образом удалось остаться в живых. Но эйфория таких воссоединений, которые редким пунктиром пронизывали мрачное уныние, окутывавшее выживших еще долгие месяцы после геноцида, умерялась непрестанным подсчетом потерь.

— В основном, — признался Бонавентура, — не хотелось даже надеяться.

Около 20 июля Бонавентура вернулся домой и погрузился в отчаяние.

— Кигали был таким, что с трудом верится, — рассказывал он мне. — Город пропах смертью. В нем осталось очень немного людей, которых я знал прежде, не было воды и электричества, и дома почти всех людей были разрушены. Большая часть моего дома оказалась разрушена. Люди отыскивали свою мебель и другие вещи в домах сбежавших из города соседей или забирали соседские вещи. Но для меня это было совершенно не важно. Меня ничто не интересовало. Я ничего не хотел делать.

БОНАВЕНТУРА СЧИТАЛ, ЧТО ЖИЗНЬ НЕ ИМЕЕТ СМЫСЛА, ПОКА НЕ НАЙДЕШЬ «ПРИЧИНУ СНОВА ЖИТЬ, ПРИЧИНУ ЖДАТЬ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ». ЭТОТ ВЗГЛЯД БЫЛ ШИРОКО РАСПРОСТРАНЕН В РУАНДЕ, ГДЕ ДЕПРЕССИЯ ПРИОБРЕЛА МАСШТАБЫ ЭПИДЕМИИ.Так называемый инстинкт выживания часто описывают как животное стремление сохранить себя. Но когда угроза телесного уничтожения снята, душа все равно требует сохранения, а раненая душа становится источником собственного страдания: она не способна исцелять себя напрямую. Поэтому оставленная жизнь может казаться проклятием, ибо одна из доминирующих потребностей нуждающейся души — быть нужной. Знакомясь с выжившими, я обнаружил, что, когда речь идет о сохранении души, побуждение заботиться о других часто бывает сильнее, чем побуждение позаботиться о себе. Повсюду в населенной призраками сельской местности выжившие тянулись друг к другу, создавая суррогатные семьи и сидя вместе на корточках в заброшенных хижинах, в лачугах на школьных дворах, в выгоревших магазинах, надеясь на безопасность и утешение в набранных с миру по нитке общинах. Теневой мир жестоко травмированных и болезненно осиротелых утверждал себя на руинах, МАСШТАБЫ СИРОТСТВА БЫЛИ ОСОБЕННО ОШЕЛОМИТЕЛЬНЫМИ: ЧЕРЕЗ ДВА ГОДА ПОСЛЕ ГЕНОЦИДА БОЛЕЕ СТА ТЫСЯЧ ДЕТЕЙ ПРИГЛЯДЫВАЛИ ДРУГ ЗА ДРУГОМ В ДОМАХ, ГДЕ НЕ БЫЛО НИ ОДНОГО ВЗРОСЛОГО.

У Бонавентуры же остались живы жена и дети, и он начал усыновлять других детей. Он починил свою машину и то, что осталось от дома, стал снова получать зарплату от своего иностранного работодателя. Но даже ему нужно было нечто большее, ради чего стоило жить, — будущее, как он говорил. Однажды в августе он узнал, что Агентство США по международному развитию посылает сотрудника восстанавливать свою миссию в Кигали. Бонавентура встретил этого человека в аэропорту и с жаром вернулся к работе.

— Каждый день работал по 14 часов, — рассказывал он мне. — Я очень уставал, но это здорово помогло.

Бонавентура приучился избегать праздности и незанятости, которые ассоциировались у него с недавней виктимизацией.

— В большинстве случаев, — говорил он, — когда видишь человека, который лишился семьи и друзей, посмотришь — чем он занимается? — а он на самом деле ничего не делает. Так что для него надежды нет. Быть занятым — это очень, очень важно.

Заниматься нужно было всем — одновременно. Бонавентура не мог представить, как можно будет восстановить в Руанде состояние, хотя бы отдаленно напоминающее рабочий порядок, а международные эксперты по катастрофам, которые начинали сбиваться в стаи в оценочных миссиях, сходились во мнении, что никогда не видели настолько опустошенную страну. На момент, когда новое правительство было приведено к присяге, в казначействе не осталось ни доллара, ни руандийского франка; в правительственных учреждениях — ни одной стопки чистой бумаги, ни единой скрепки, не то что работающего степлера. Хотя двери остались на месте, ни у кого не было ключей от замков; если попадался брошенный автомобиль, велика была вероятность, что он не на ходу. Подойти к выгребной яме — она, скорее всего, забита мертвыми телами; то же было и с колодцами. Электрические, телефонные провода, водопровод — забудьте о них. Весь день напролет в Кигали раздавались взрывы, потому что кто-то наступал на мину или случайно задевал неразорвавшиеся боеприпасы. Больницы лежали в руинах, а спрос на услуги медиков был непомерный. Многие церкви, школы и другие общественные здания, если и не использовались как бойни, были разграблены, а большинство людей, которые за них отвечали, либо были мертвы, либо бежали. Урожаи чая и кофе этого года были потеряны, и вандалы оставили все чайные фабрики и около 70% пульпоотделяющих кофейных машин страны в неработающем состоянии.

При таких обстоятельствах можно было бы предположить, что мечта о возвращении потеряет часть своей привлекательности для тутси руандийской диаспоры; что люди, которые жили в безопасных домах за границей, получая известия о полном истреблении их родителей, братьев и сестер, кузенов и свойственников, взвесят свои шансы на естественную смерть в изгнании — и останутся там. МОЖНО БЫЛО БЫ ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО ПРОСТОЕ ЖЕЛАНИЕ НЕ СОЙТИ С УМА ВДОХНОВИТ ТАКИХ ЛЮДЕЙ НАВСЕГДА ЗАБЫТЬ ВСЯКУЮ НАДЕЖДУ СНОВА НАЗЫВАТЬ РУАНДУ «ДОМОМ». НО ВМЕСТО ЭТОГО ИЗГНАННИКИ УСТРЕМИЛИСЬ В РУАНДУ ЕЩЕ ДО ТОГО, КАК ПОДСОХЛА КРОВЬ.Десятки тысяч вернулись сразу же, по пятам за РПФ, а за ними вскоре последовали сотни тысяч. Возвращенцы-тутси и толпы беглых хуту только и успевали разминуться на границах.

Возвращавшиеся руандийцы съезжались со всей Африки и из дальней заграницы — из Цюриха и Брюсселя, Милана, Торонто, Лос-Анджелеса и Ла-Паса. Через девять месяцев после освобождения Кигали силами РПФ более 750 тысяч бывших изгнанников-тутси (и почти миллион голов крупного рогатого скота) перебрались обратно в Руанду — почти заместив числом погибших. Когда Бонавентура говорил, что видел мало знакомых лиц по возвращении в Кигали, он говорил не только об отсутствующих, но и о множестве людей, которых он никогда прежде не видел. Когда руандийцы спрашивали, давно ли я в Руанде, я часто отвечал им тем же вопросом, и после того, как провел в этой стране пару месяцев, нередко обнаруживалось, что я пробыл там дольше, чем руандиец, с которым я в тот момент разговаривал. Расспрашивая людей, почему они вернулись, я обычно получал обыденные ответы — осмотреться, узнать, кто остался жив, выяснить, чем можно помочь, — и почти всегда мне говорили: «Приятно снова быть дома».