Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

И снова странная маленькая Руанда представила миру исторически беспрецедентный, эпический феномен. Даже лидеры РПФ, которые годами разрабатывали сети беженской диаспоры — повышая сознательность, собирая средства и рекрутируя добровольцев, — были поражены масштабами этого возвращения. Чем были одержимы эти люди, огромное число которых никогда прежде даже одной ногой не ступали на землю Руанды, чтобы бросить сравнительно устоявшуюся и безопасную жизнь и поселиться на кровавом погосте? Наследие недопущения, трудности эмиграции и память о родине или ностальгия по ней — все это сыграло свою роль. Равно как и широко распространенная решимость бросить вызов геноциду, быть и что-то значить в том месте, где тебя должны были стереть с лица земли.

Правда, у многих чувство принадлежности смешивалось с откровенным мотивом наживы. Притягиваемые пустующими (бери — не хочу) жилищами и спросом на товары и услуги, намного превосходившим предложение, возвращенцы вливались в страну, нагруженные тоннами текстиля, всевозможной аппаратуры, лекарств, продуктов — список продолжите сами. Если ты приезжал с машиной, то мог сразу же претендовать на кое-какое положение в транспортной индустрии; если у тебя был грузовик, ты мог стать грузоперевозчиком; если была пара тысяч долларов, вполне можно было занять свою нишу в мелочной торговле, а с сотней тысяч — заделаться флагманом индустрии. Ходили рассказы о людях, которые раздобывали немного наличных, нанимали автомобиль, набивали его сигаретами, свечами, пивом, топливом или батарейками, ехали в Руанду, распродавали груз с прибылью в 200–300%, затем повторяли этот процесс 10–15 раз — и становились богачами за считаные недели.

Вы или я могли бы обогатиться почти так же, если бы приложили к делу предприимчивый ум, и некоторые иностранцы — «коробейники» действительно сумели это сделать в условиях последствий руандийской катастрофы. Но если бы целью были лишь быстрые деньги, то руандийским профессионалам, находившимся в расцвете карьеры, жившим в эмиграции с маленькими детьми, не было бы никакой нужды переезжать на родину целыми семействами. Мотив наживы объясняет только, почему возвращение было осуществимым практически и каким образом уже через пару месяцев такси-микроавтобусы снова нарезали круги по главным маршрутам Кигали, магазины были открыты для бизнеса, в основном восстановились коммунальные службы и были выпущены новые банкноты, аннулировав старую валюту, которую вывезли беглые génocidaires . Руандийский франк обесценился по меньшей мере на 250% между началом и концом 1994 г., но с учетом денежных потоков, льющихся через границы, ночному клубу нужно было только включить холодильник и музыку, чтобы его танцпол наполнялся под завязку. Старая поговорка о том, что легче разрушать, чем создавать, не теряла своей истинности, но скорость, с которой основные физические механизмы Руанды удалось вернуть в рабочее состояние, были почти такой же поразительной, как и быстрота, с которой они были разрушены.

Массовое возвращение «пятидесятидевятников» не могло не трогать за душу — и не могло не встревожить. В 1996 г. более 70% населения в Кигали и Бутаре, а также в некоторых сельских областях Восточной Руанды, по слухам, состояло из вновь прибывших. Люди, которые никогда не покидали страну — тутси и хуту, — часто чувствовали себя не на месте в собственных домах. Их жалобы всегда сопровождались предупреждением: «Не упоминайте моего имени». Такие просьбы об анонимности могут иметь несколько значений. Они намекают на атмосферу интриги и страха и на желание говорить правду в обстоятельствах, где правда опасна. Но они также могут отмечать моменты скрытности в более долгих беседах — моменты, в которые говорящий, похоже, сам сомневается в том, что говорит; или переходит на личности, проявляет мелочность; или бурно преувеличивает, вероятно, даже откровенно лжет, чтобы высказать точку зрения, которую не может полностью отстоять — и сам это знает. Тот, кто выслушивает такие откровения, должен стараться разобраться в расчете, стоящем за подобной просьбой. В общении с руандийцами, чей опыт научил их учитывать риски любого рода, это может быть очень нелегким делом. Я с особенной осторожностью подходил к анонимным замечаниям, которые приписывали то или иное качество целой группе людей, включая и ту, к коей принадлежал сам говорящий. Так что, когда люди говорили открыто и вдруг начинали просить, чтобы на них не ссылались, а потом говорили ужасные вещи про тутси — «пятидесятидевятников», словно все они были одним человеком, я впадал в скептицизм. Но слышал одни и те же истории и выражения сотни раз.

Один выживший тутси говорил: «Они приезжают сюда, видят нас и говорят: «Как ты выжил? Ты сотрудничал с интерахамве!» Они считают нас дураками из-за того, что мы оставались в стране, — и, может быть, мы такими и были, — поэтому презирают нас. Они не хотят, чтобы им напоминали о случившимся. Это потрясает нас до мозга костей».

Хуту — противник Хабьяриманы — говорил: «Тутси были в беде во время массовых убийств прошлого года, и в армии теперь преобладают тутси. Мы-то думали, что о выживших будут заботиться, что это станет первой задачей нового правительства. Но только те, кто возвращается из-за границы, получают дома. И в то же время, если у этих пришлых начинаются проблемы с каким-нибудь хуту, они обвиняют его в совершении геноцида, которого они и в глаза не видели, поскольку их здесь не было».

Другой тутси говорил: «Нам, выжившим, оказывается очень трудно интегрироваться в нынешнее общество и — мне очень неприятно это говорить — в правительство тоже. Они принесли из-за границы свой собственный стиль, да и нам они не очень-то доверяют. Придя сюда, они взяли страну, словно завоевав ее. Они думают, что это теперь их страна, им о ней и заботиться. Они говорят о нас — о тутси, которые были здесь: «Умные мертвы, а те, кто выжил, травмированы». У всех молодых бойцов РПФ родители приехали из-за границы, они устали от тягот борьбы, так что они брали для своих семейств дома и вещи, и им не нравилось, когда выжившие им мешали. И они говорят: «Если эти (хуту) убили всех, а вы выжили, наверное, вы с ними сотрудничали». Вот такое они говорили женщине, которую насиловали по 20 раз в день, день за днем, и у которой теперь от этого ребенок! Они говорили такое тутси, которые вступали в смешанные браки, или осиротевшему ребенку. Можете себе представить?! Нам было поначалу слишком тяжело обнаружить, что все знакомые умерли, что мы никого не знаем. Нам не приходило в голову захватывать лучшие дома, а теперь именно мы заботимся о большинстве сирот».

А один хуту говорил: «Они не знают эту страну. Они доверяют только друг другу. Их здесь не было, и они не могут понять… Отчасти их влияние благотворно. Нам нужны перемены, свежие идеи. Но среди них много экстремистов. И многие хуту, которые были в беде во время убийств прошлого года, снова попали в беду при этом режиме. Людей, которые тогда становились мишенью из-за того, что были сторонниками РПФ, теперь обвиняют в том, что они — génocidaires . Одни сидят в тюрьме. Другие бежали в иные страны. Третьи убиты. Армия контролирует правительство, а внутри самой армии контроль недостаточен. Право, если бы я мог себе позволить хоть что-то большее, чем жить под пластиковым навесом в лагере с génocidaires , я стал бы беженцем».