Александр Сидоров - На Молдаванке музыка играет: Новые очерки о блатных и уличных песнях

Как бы то ни было, случилось то, что случилось. Потерпев поражение на съезде, эсеры убили Мирбаха, взяли телеграф, арестовали Дзержинского, прибывшего в отряд Попова с требованием выдать убийц, а также заместителя «железного Феликса» Лациса, председателя Моссовета Смидовича и некоторых других большевиков. Впрочем, 7 июля мятеж был подавлен — не в последнюю очередь потому, что отряд Попова не оказал большевикам реального сопротивления.

Сразу после убийства Мирбаха Мария Спиридонова приехала в Большой театр, где заседал съезд Советов, с объяснением действий своей партии. Левые эсеры посчитали, что Спиридонову большевики тронуть побоятся. Однако коммунистическое руководство отдало распоряжение арестовать всю эсеровскую фракцию, в том числе и Спиридонову: её отправили на гауптвахту в Кремль. Через три недели, 27 ноября 1918 года, её приговорили к году тюрьмы, но, приняв во внимание «особые заслуги перед революцией», амнистировали.

Но «эсеровская Богородица» не отказалась от антибольшевистских взглядов и с убийственной откровенностью высказала их в послании «Центральному комитету партии большевиков», написанном в кремлёвских застенках (куда она снова угодила в ноябре 1918 года): «Никогда ещё в самом разложившемся парламенте, в продажной бульварной прессе и прочих махровых учреждениях буржуазного строя не доходила травля противника до такой непринуждённости, до какой дошла ваша травля… по отношению к вашим близким товарищам и соратникам». Она обвиняла большевиков в многочисленных издевательствах, пытках, убийствах, которые осуществлялись «чрезвычайками».

Боевая эсерка, расстрелявшая Луженовского за карательные экспедиции против тамбовских крестьян, с ужасом убедилась, что новые хозяева России оказались намного безжалостнее и кровожаднее «царского сатрапа». Спиридонова приводит отрывки из крестьянских писем, где рассказано о зверствах большевистских продотрядов. Крестьян грабили, избивали, пороли, пытали, убивали: «Взяли у нас всё дочиста, у баб всю одежду и холсты, у мужиков — пиджаки, часы и обувь, а про хлеб нечего и говорить… У нас зарегистрирована порка крестьян в нескольких губерниях, а количество расстрелов, убийств на свету, на сходах и в ночной тиши, без суда, в застенках… учесть невозможно. Приблизительные цифры перешли давно суммы жертв усмирений 1905-6 гг.»

С отвращением рассказывает революционерка о чудовищной атмосфере садизма, которая царит в ЧК и которой просто не выдерживали служившие там левые эсеры: «Убегал мертвенно бледный Александрович, умоляя взять его из чрезвычайки сегодня, сейчас. Пил запоем матрос Емельянов, говоря: “Убейте меня, начал пить, не могу, там убийства, увольте меня из чрезвычайки”…» И за этим следует пророческий вывод: «Вы скоро окажетесь в руках вашей чрезвычайки, вы, пожалуй, уже в её руках. Туда вам и дорога».

Выйдя на свободу, Мария Спиридонова продолжает обличения большевизма: советское правительство сравнивает с жандармами, «молодчиков комиссаров» называет душащими народ мерзавцами. В феврале 1919 года её в очередной раз судят за клевету на советскую власть и дискредитацию вождей рабоче-крестьянской революции и 24 февраля «ввиду болезненно-истерического состояния» приговаривают на один год к «изолированию от политической и общественной жизни посредством заключения её в санаторий, с предоставлением ей возможности здорового физического и умственного труда». Однако 2 апреля эсерке удалось совершить побег из Кремля.

Некоторое время Спиридонова скрывалась в Москве под фамилией Онуфриева. 20 октября 1920 года она была задержана органами ВЧК и помещена на излечение в лазарет ВЧК, а 5 июня 1921 года согласно заключению врачей переведена в Пречистенскую психиатрическую больницу. В сентябре того же года Спиридонову освобождают из больницы под поручительство нескольких левых эсеров, лояльных большевикам. По мнению ряда исследователей, принудительное водворение Марии Спиридоновой в «санатории» и психиатрические больницы ЧК (куда её помещали под именем Марии Онуфриевой) стало одним из первых опытов применения советской карательной медицины.

Да, «белая чайка», как её назвал когда-то Волошин, была опасным врагом советской власти. Но власть эта не осмеливалась расправиться с видной революционеркой, которая жестоко пострадала от царизма. После июльского разгрома левых эсеров к «новомученице Марии» приходили письма поддержки от крестьян: «Максим В… приехал, сказывал, что ты всё в тюрьме. А ты, родименькая, духом не падай, знамя наше крестьянское держи крепче, замаливай за нас, голубушка, сиди твёрдо». Борис Пастернак в прологе к поэме «Девятьсот пятый год» достаточно ясно прославляет Спиридонову — хотя и не называя её напрямую (всё-таки это был уже 1925 год):

В первой половине 1918 года Борис Леонидович входил в число постоянных сотрудников центрального органа левых эсеров газеты «Знамя труда» и, видимо, ещё долгое время хранил память об этом. Даже позднее, в 1928 году, образ Спиридоновой возникает на страницах романа в стихах «Спекторский»:

За видную революционерку не однажды хлопотали известные деятели рабочего движения, в том числе сама Клара Цеткин, предлагая выпустить Марию Александровну за границу, однако большевики в ужасе отмахивались. Троцкий заявил, что Спиридонова «представляет опасность для советской власти».

В мае 1923 года Спиридонову отправили в ссылку. Сначала она жила и работала в Самарканде, даже написала книгу о Нерчинской каторге, которая вышла отдельным изданием. Затем, после многочисленных доносов, знаменитую террористку обвиняют в связях с заграничными левоэсеровскими группировками и ссылают в Уфу. Наконец, здесь в 1937 году следует уже последний арест — по обвинению в руководстве несуществующей «Всесоюзной контрреволюционной организацией», разработке терактов против руководителей государства, включая Сталина и Ворошилова. По «делу» проходил 31 человек. Многие не выдерживали пыток и давали ложные показания — в том числе муж Спиридоновой Илья Майоров.

В ноябре 1937 года Мария Александровна после девятимесячного заключения пишет в 4-й отдел Главного управления госбезопасности (ГУГБ) подробное письмо (более 100 машинописных страниц), часть которого посвящена методам обращения сталинской охранки с подследственными. «Проявите гуманность и убейте сразу» — вот главная мысль послания. В нем подчёркивается характерная особенность методов следствия «нового времени»: они более подлые, циничные, мерзкие и жестокие, нежели методы царской охранки и советских правоохранительных органов начала 20-х годов. Зная болезненное отношение Спиридоновой к личному обыску, сталинские надзиратели обыскивали ее по десять раз в день: «Чтобы избавиться от щупанья, которое практиковалось одной надзирательницей и приводило меня в бешенство, я орала во все горло, вырывалась и сопротивлялась, а надзиратель зажимал мне потной рукой рот, другой рукой притискивал к надзирательнице, которая щупала меня и мои трусы…»