Андрей Соколов - «Правь, Британия, морями»? Политические дискуссии в Англии по вопросам внешней и колониальной политики в XVIII веке

Другим событием международной жизни, повлиявшим на англо-русские отношения, была русско-турецкая война 1768-74 гг. Как уже отмечалось, Англия оказала определенную поддержку России во время этой войны. Постепенное изменение позиции Великобритании наметилось после сражения в Чесменской бухте. В английских правящих кругах существовало мнение о слабости российского флота <65>. Тем более удивительной показалась эта победа. Кроме того, требования русской дипломатии становились все обширнее. Если первоначально Россия ставила вопрос о свободе русского судоходства на Черном море, то уже в ходе войны возникла идея отделения Крымского ханства от Турции и предоставления ему формальной независимости, что неизбежно вело к усилению русского влияния в Причерноморье. В принципе британские политики могли признать и свободу плавания для российских кораблей на Черном море, и автономию Крымского ханства, но после побед русской армии в 1770 г. Екатерина II обнаружила замыслы добиваться свободного выхода в Средиземное море, получить остров в Архипелаге и обеспечить независимость Молдавии и Валахии от Турции. Эта новая программа уже не могла быть встречена в Лондоне благожелательно или даже безразлично. Там она вызвала серьезные возражения. В июле 1771 г. государственный секретарь Рошфор в инструкциях, посланных в Париж английскому представителю Харкорту, прямо опровергал слухи, будто бы между Англией и Россией достигнуто соглашение о том, что первая не будет препятствовать российским завоеваниям в Средиземноморье, если получит один из захваченных островов Архипелага в качестве компенсации. Он просил передать французскому министру герцогу д’Эгийону, что «у нас нет ни малейшего намерения к захватам в Леванте, которые бы неминуемо ослабили нас» <66>. Министр просил разъяснить французам, что Англия против экспансии России в Средиземноморье.

Английские и русские дипломаты имели тесные контакты в Швеции, где они сотрудничали с целью ослабления влияния Франции в этой стране. Англия и Россия поддерживали политическую группировку «колпаков», которая выступала за ограничение королевской власти и конституционные формы управления Государственный переворот, совершенный в августе 1772 г. шведским королем Густавом III, ставил целью восстановление абсолютизма. Это событие справедливо рассматривалось и в Лондоне, и в Петербурге как успех французской дипломатии. В конце 1772 г. в правящих кругах России даже возник план войны со Швецией, о чем и сообщил Панин Ганнингу. В Англии соответствующее сообщение Ганнинга произвело крайне неприятное впечатление: свежи еще впечатления о первом разделе Польши. От имени британского руководства Ганнинг определенно заявил, что Англия не поддержит Россию в случае наступательной войны против Швеции. В самом конце года обе страны согласовали свои позиции по шведскому вопросу, отказавшись от идеи ведения военных действий. Когда в начале 1773 г. появились известия о готовившейся отправке французского флота на помощь Густаву III, английское правительство привело в боевую готовность 15 военных кораблей.

Изменения, происходившие на востоке Европы, влияли и на отношения между Англией и Францией, и на отношение в Англии к Франции. Если при Шуазеле в основном продолжался курс на противостояние двух держав, то его преемник д’Эгийон был сторонником их частичного сближения. Дело не только в том, что новый французский министр, как и некоторые английские политики (такие как Шелборн, в некоторой степени Рошфор), были из числа тех, кого историк Джаррет назвал «гражданами мира», то есть людьми, способными отказаться от стереотипов и тенденциозных подходов в международной политике <67>. Прагматики, они были готовы отказаться от «патриотической» догмы во внешней политике, главным элементом которой было подчеркивание образа традиционного врага. Инициатива англо-французского сближения была поддержана самим Георгом III, который писал в 1772 г.: «Если Британия и Франция спокойно задумаются над интересами друг друга, древняя вражда покажется абсурдом, так как она ведет лишь к увеличению могущества других держав и к взаимному ослаблению» <68>. Как заметил английский историк Лэнгфорд, король Георг III предполагал совершить настоящую дипломатическую революцию, заключив с Францией союз, который должен был положить конец долгой истории англо-французского конфликта. В то же время развитие международных отношений создавало слишком много проблем для столь дерзких инициатив <69>.

Блэк в отличие от Джаррета объяснял попытку англо-французского сближения в первой половине 1770-х гг. не космополитизмом и «новым мышлением» «граждан мира», а прежде всего прагматизмом политиков этих стран, которых подталкивало к этому развитие международной ситуации. Этот историк писал: «Необходимость сглаживания разногласий с Англией стала срочной для Франции в связи с событиями в Восточной Европе. После государственного переворота, совершенного Густавом III Шведским, ее беспокоила угроза со стороны России силой вернуть прежнее состояние, как и события в Польше, другой традиционно союзной Франции стране, потерявшей около 30 % территории <70>. Еще в марте 1772 г. д’Эгийон предлагал Англии «надавить» на Австрию и Россию, чтобы те отказались от планов раздела Польши. Хотя английские министры демонстрировали известную сдержанность в вопросе о сближении с Францией, это объяснялось главным образом опасением внутриполитических осложнений, а не собственно внешнеполитическими соображениями. В то же время английские министры продолжали скорее надеяться на заключение союза с Россией, чем на достижение прочного англо-французского соглашения. Рошфор даже был готов примириться с направлением французских морских эскадр в Балтийское и Средиземное моря, но его позицию не разделяли другие британские министры.

Когда весной 1774 г. Людовик XV серьезно заболел, в Лондоне опасались, что может последовать отставка д’Эгийона, следствием которой явится ухудшение англо-французских отношений. В апреле 1774 г. Мусин-Пушкин докладывал Н. И. Панину: «Не без основания предусматривают здесь возвращение дюка Шуазеля в прежнюю его должность и звание, и помещение в министерство графа Шателета. Венский двор возымеет наибольшее соучастие в нем посредством дофины, которая явно уже супругом своим владычествует. Обстоятельство сие много Англии угрожает разрывом, и тем вероятнее, что как един, так и другой из ново назначаемых французских министров вступят в управление делами с досадою, лишением усугубляемою отлучением их от дел, произведенное здешними делами» <71>. Через месяц, когда Людовик XV скончался, политические деятели Великобритании были еще более обеспокоены: «Прежняя здешнего двора надежность сохранять покой преображается ныне в опасение», что французы могут воспользоваться «настоящим здешнего двора небеззаботливым положением. Внутренние здешние финанции, дела ост-индской компании и несогласия с американскими селениями, не меньше же протчие политические сопряжения требуют одного только досужнего ныне времени для приведения оных в потребной и наилучший пред прежним порядок» <72>. В июне, получив известие о действительно последовавшей отставке д’Эгийона, государственный секретарь писал в Париж послу Стормонту: «Отставка герцога д’Эгийона открывает новую страницу в истории французского двора, и независимо от моего к нему отношения, я не могу не сожалеть о потере министра, чьим миролюбивым намерениям мы имели в течение некоторого времени столько много доказательств» <73>.