Коллектив авторов - Регионы Российской империи: идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

Законодательство 1861 года, распространенное на территорию всей империи, определяло переходный этап развития отсталой сельской местности, ориентировалось на крестьян, только что вышедших из крепостной зависимости, проживавших в замкнутых крестьянских общинах с традициями и установками, малопонятными для других сословий. Уральский регион не подходил под параметры, определенные этой законодательной базой, по этой причине здесь сформировался огромный поток обжалований решений волостных судей и нарастали попытки уральцев оспорить приговоры. Возникало множество «ходатаев», которые «помогали» малограмотным людям писать запросы «по инстанциям», развивалась судебная казуистика, способствовавшая затягиванию процессов разными способами или выходу на решение того или иного дела в «высшей инстанции».

Рамочное законодательство, отсутствие строгого позитивного права, слабость надзорных органов вынуждали мировых посредников, их съезды, а затем – уездные по крестьянским делам присутствия самостоятельно принимать решения по спорным вопросам. Из-за колоссального потока прошений в большинстве случаев члены мировых съездов и присутствий пытались отстраниться от разбирательств, оперируя разными поводами для уклонения от кассаций приговоров. Все это рождало недоверие не только к крестьянскому самоуправлению и суду, но и пореформенной системе местного управления, что особенно явно проявилось в начале 1880‐х годов, когда возникла необходимость обсуждения кардинальных реформ в Кахановской комиссии.

Волостная юстиция не удовлетворяла потребности местного населения, которое порой чрезвычайно активно, как в случае с Пермской губернией, искало возможности выхода из устроенного властью принципа суда «в изоляции». Интересно, что подобное видение совпадало с позицией части региональной элиты, также активно высказывавшей недовольство этой системой и обсуждавшей возможность создания единой интегрированной системы судопроизводства. Очевидно, однако, что материальные и кадровые ресурсы власти были в этом отношении ограничены. Сыграл свою роль и консервативный, в известном смысле сословный стиль мышления.

Все это позволяет поставить под сомнение высказанные в современной историографии положения, согласно которым волостной суд стал «триумфом» имперского государства. Анализ конкретного регионального материала дает возможность иначе взглянуть на повседневность волостных судов с быстротой, простотой и доступностью судебных процессов для простых крестьян, но одновременно с бессистемностью, субъективностью и безапелляционностью местного суда, что формировало особую, во многом исключительно ситуационную структуру взаимодействий истцов, ответчиков, судей, свидетелей, надзорных органов, а также волостей, уездов, губерний и, наконец, имперского центра.

Судебная реформа 1864 года значительно по сравнению с прежним временем приблизила правосудие к населению, сделав доступность юстиции гарантом скорого, правого и справедливого судопроизводства. Это достигалось в первую очередь распространением на российскую глубинку выборного института мировых судей, занимавшихся рассмотрением незначительных дел. Некое умозрительное единство судебной власти и общества демонстрировали и окружные суды, в чьи обязанности входили определения по основной массе более серьезных юридических дел: расположенные, как правило, в губернских центрах и потому пространственно более далекие от большей части населения, они вполне символично включали в свой состав присяжных заседателей.

Уставы Александра II вводились в Сибири законом от 13 мая 1896 года [490]. Однако с момента начала Великих реформ прошло немало лет, и ко второй половине 1890‐х годов принципы, отвечавшие либеральным «требованиям, которые предъявляются к суду в правовом государстве» [491], были существенно пересмотрены. Реакцией правительства на независимые действия судебной организации в пореформенной России стала охранительная и чрезвычайно противоречивая судебная политика [492], втянувшая в итоге высшую имперскую власть «в состояние войны с собственной судебной системой» [493]. Вместе с тем по мере распространения судебной реформы 1864 года, судебная практика все чаще вступала в противоречие с традиционным правосознанием подданных различных частей страны и все сложнее приспосабливалась к условиям имперского разнообразия. В 1894–1899 годах при Министерстве юстиции под председательством его главы Н. В. Муравьева трудилась знаменитая «муравьевская комиссия». Она рассматривала возможность отказа от либеральных судебных институтов, полагая снять таким образом напряженность между опередившими время правовыми формами и социальной средой, а также рационализировать и унифицировать судоустройство и судопроизводство с тем, чтобы привести их в соответствие с региональными особенностями, существовавшими в Российской империи [494].

Сделать это министерские чиновники намеревались путем «приближения» суда к населению, «упрощения правосудия», установления «бдительного и строгого» правительственного «воздействия» на него, выстраивания судебной системы, которая была бы проникнута «безличным правительственным началом», и, наконец, «удешевления» судопроизводства для населения «без лишнего отягощения казны» [495]. Одновременно с «муравьевской комиссией», разрабатывавшей эти планы, при том же министерстве трудилась другая группа, готовившая под руководством товарища министра П. М. Бутовского судебное преобразование в Сибири, и ею, как писал во всеподданнейшем отчете Н. В. Муравьев, «были приняты в соображение… производящиеся общие работы по пересмотру Судебных уставов» [496]. Иными словами, положения сибирской судебной реформы конца XIX века диктовались общим курсом на изменения судоустройства и судопроизводства в стране. В Сибири, где отсутствовал суд присяжных и не был реализован принцип выборности мировых судей, это было осуществлено за счет многофункциональности органов правосудия и чрезвычайной подвижности судебных учреждений, позволивших значительно снизить стоимость сибирского суда, о чем министр не замедлил сообщить Государственному совету и самому Николаю II [497]. Применительно к организации деятельности окружных судов это выражалось в том, что на территории Сибири последним предписывалось совершать не только выездные сессии в рамках собственных полномочий, но и исполнять функции отсутствовавших в сибирской провинции съездов мировых судей [498].

Региональные особенности устройства судебной власти в Сибири вызывали необходимость задуматься о месторасположении органов юстиции. Здесь, как нигде в России, следовало обратить пристальное внимание на обеспечение кратчайшего пути между представителями судебной системы и населением. Требовалось точно «считать» сигналы, подававшиеся территорией одновременно огромной, малонаселенной [499]и разнообразной в природно-географическом отношении. В противном случае судебные учреждения остались бы так же далеки от населения, как сибирские подданные российского императора – от ресурсов, доступных жителям других регионов. 2 июля 1897 года высокие чиновники из российской иерархии судебной власти, открывая новые сибирские суды, в своих речах подчеркивали эти обстоятельства и указывали на верность разработанных для Сибири правил судоустройства и судопроизводства. К примеру, председатель Казанской судебной палаты А. Н. Щербачев в Тобольске уверял собравшихся, что отныне «суд будет ближе к народу», в том числе потому, что окружные суды станут рассматривать дела на выездных сессиях [500].