Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Тезис о делении в верхах кавалерской партии на «людей меча» ( swordmen ), ультра и умеренных, иначе, конституционных роялистов «кочует» в десятках трудов историков. Термин «конституционные роялисты» относительно нов. В XVII веке его не использовали, однако он встречается в работах самого видного вигского историка XIX века Томаса Маколея. В газете «Таймс» в 1852 году, затем, в 1855 и 1857 гг., в сборнике для чтения для пассажиров железных дорог была опубликована статья под названием «Кларендон и его друзья» [72]. Неизвестный автор не только сообщал о моральной нечистоплотности Хайда, коллекционировавшего портреты и готового за содействие в этом оказывать помощь в назначении на должности, но и рассказал о трех его идейных сподвижниках: лордах Фолкленде, Кейпле и Хертфорде. Он назвал их представителями «героического класса», «третьей (кроме ультрароялистов и круглоголовых — А. С. ) группой, гораздо более просвещенной, чем другие, но оставившей меньший след в то время возбуждения, когда разрешение конфликта могло быть найдено только в одной из крайних позиций». «Умеренные» хотели конституционных изменений и имели шанс «провести миром государственный корабль через бурное море, будь король честен и свободен от влияния амбициозных советников». Понятие «конституционный роялизм», хотя и с оговорками, употреблял в своей книге о Хайде Б. Уормалд, его использовали Р. Хаттон и Д. Смит. Тем не менее, в современной ревизионистской историографии правомерность использования этого понятия для обозначения группы политиков, таких как Хайд, Фолкленд, Хертфорд, Линдсей, двоюродный брат короля Джеймс Стюарт (герцог Ричмонд), Колпепер, подвергается небезосновательной критике.

Английский историк Дэвид Скотт пишет о его неопределенности, не позволяющей учесть расхождения и даже противоречия, существовавшие между этими лицами. Его главный тезис в том, что в основе политических разногласий в роялистской верхушке лежали не моральные различия между теми, кто окружал короля (а именно на это последовательно намекал Кларендон), и даже не отличия в принципах, которые они разделяли. Этих отличий было вообще не так много, как казалось историкам. Дело в том, что в последовательности вызовов, с которыми сталкивалась сохранившая верность монарху часть политической нации, реакция вовлеченных лиц диктовалась не принадлежностью к определенной группе, а обстоятельствами и идейными соображениями. Скотт отмечал, что ни один из роялистов, даже Дигби, которого изображают едва ли не самым «антиконституционным» из всех, не возражал против принципа «господства закона». Среди «конституционалистов» вряд ли найдутся хотя бы двое, чьи взгляды совпадали, что не удивительно: в Англии того времени отсутствовало представление о конституции как совокупности принципов управления. Например, такие близкие в политическом и житейском плане люди, как Хайд и Фолкленд, расходились в вопросе о роли англиканской церкви. Хайд видел в ней часть системы управления, политический институт, развивающий добродетели и порядок. Фолкленд придерживался иного взгляда: англиканская церковь — наилучшая из всех церквей, но к государственному управлению она не имеет отношения. Ричмонд и Линдсей, которых рассматривают как твердых конституционалистов, были преданными сторонниками такого «твердолобого» роялиста, как принц Руперт. Хайд был твердым противником любого ограничения королевских прерогатив, что сказывалось при любой попытке мирных переговоров. Недаром некоторые парламентарии были убеждены, что он более, чем кто-то другой из роялистов, виновен в их срыве. В такой приверженности «древнему устройству» с ним был солидарен Николас. Скотт писал: «Как трудно найти „конституционалистов“, которые постоянно и недвусмысленно высказывались в пользу переговоров с доверием к парламенту, так же трудно найти „ультра“, которые постоянно и недвусмысленно высказывались против них» [92, 41 ]. Все зависело от ситуации. Руперт выступил за поиски соглашения задолго до того, как в военном отношении дело короля было окончательно проиграно. Даже Дигби время от времени говорил о переговорах.

Впрочем, о ком бы ни шла речь, следует помнить: поддержка переговоров на словах не всегда означала готовность к компромиссу. Скотт считал, что столь же проблематично говорить об «абсолютистской» фракции в Оксфорде. Если сторонниками абсолютизма считать тех, кто полагал, что король вправе по своему усмотрению вводить законы, то таких в лагере кавалеров не было, может быть, за исключением Томаса Гоббса. Хотя парламентарии в полемическом задоре обвиняли своих оппонентов в приверженности тирании, это вряд ли справедливо. В чем король ограничен, роялисты понимали по-разному: Хайд, например, считал, что приверженность монарха закону строится исключительно на моральных основаниях. Если же сводить абсолютизм к идее о том, что власть короля от Бога, то к числу сторонников абсолютизма придется отнести всех без исключения роялистов. Как писал по этому вопросу историк политической мысли в Англии, «в средневековой традиции было признано, что с незапамятных времен существует древняя конституция, субъектами которой являются и король, и парламент, и которая гарантирует права и вольности англичан. Более умеренные сторонники монархии, такие как Кларендон, равно как сам король в его ответе на „Девятнадцать предложений“ в 1642 году, всегда принимали эту концепцию, в то же время настаивая, что королевские прерогативы такая же часть древней конституции, что и парламент. Эта позиция позволяла им сопротивляться нападкам парламента на статус и влияние короны, не заходя настолько далеко, чтобы принять абсолютистский взгляд» [44, 121 ].

Оксфорд, столицу роялистов, переполнили многочисленные кавалеры, за которыми устремились их сторонники, жены, семьи, любовницы, а также торговцы и ремесленники, которые должны были обеспечить этих людей привычной роскошью. Это ухудшало положение горожан, вело к дороговизне, антисанитарии и болезням. Приехавший на переговоры Уайтлок отмечал, что был поселен в комнате, в которой умер от чумы проживавший до него постоялец, однако бог его уберег. Как вспоминала через много лет одна мемуаристка, которую родители девочкой привезли в Оксфорд, «мы чувствовали себя, как рыба, вытащенная из воды. Из добротного, как у любого джентльмена, дома мы перебрались в дом булочника на темной улице, из хорошо обставленных комнат в очень плохую постель на чердаке; у нас было одно мясное блюдо, и то плохо приготовленное; у нас не было денег, мы были бедны, как Иов. Из одежды у каждого были одна или две вещи, которые он успел закинуть в свой мешок» [46, 1204 ]. Впрочем, на первых порах король и его окружение проблем со снабжением не испытывали. В голодные годы первого изгнания Хайд с ностальгией напоминал Николасу о пирогах с олениной, которые члены совета регулярно отведывали в четыре пополудни по пятницам. Во время королевских трапез приглашенные угощались жареной и вареной бараниной, телятиной, говядиной и свининой, каплунами, петухами и курами, яйцами, куропатками, фазанами, жаворонками и дикими утками. Подавались лосось, камбала, оленина, крольчатина. Дичь доставлялась прямо с охоты. Стол завершался пирогами. К концу войны дело обстояло куда хуже, чем вначале. Когда Оксфорд был осажден «железнобокими», один из защитников кричал с городской стены: «Перебросьте мне барашка, а я взамен скину вам лорда». В королевской армии было много офицеров, но никогда не хватало солдат. Дисциплина не была на высоком уровне: пьянство, ссоры и дуэли стали частью повседневной жизни в городе. Уайтлок вспоминал: когда его узнали на оксфордской улице, то буквально задирали, чтобы вызвать на поединок. Покинувшие Вестминстер парламентарии и офицеры встречали его с «презрением и гневом» и называли «предателем, мятежником и мерзавцем» [19, 142–144 ]. В отличие от пуритан, роялисты не отличались религиозным пылом. Карл I был вынужден издавать специальные распоряжения о посещении церковных служб. Атмосфера роялистского Оксфорда отличалась «тревогами, раздорами и ревностью», ссорами, в ходе которых даже теряли оружие [7, III, 222 ].