Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Среди правых всегда было мало людей, искренно преданных идее самодержавия. Во время распутинской эпопеи эти организации измельчали, а сильнейшая из них, союз Михаила Архангела в лице Пуришкевича стал в открытую оппозицию, и, по-видимому, подготовлял почву для дворцового переворота.

В хаосе внутренней жизни единственной точкой опоры, к которой с надеждой обращались все взоры, была Государственная Дума. Еще недавно считавшаяся черносотенной, Дума с 1-го ноября приобрела доверие широких масс.

По данным охранного отделения (доклад генерала Глобачева 37 ) в самой Государственной Думе руководящее значение имели в то время не социалистические круги, а круги либеральной оппозиции. Объединяясь на лозунге «борьба за Думу», оппозиция эта, однако, резко расходилась в вопросе о конечной цели этой борьбы. Одна группа, примыкавшая к прогрессивному блоку 38 с Милюковым во главе, ставила задачей вынудить Царя передать Государственной Думе всю полноту власти и установить ответственное министерство из лиц, «доверием народа облеченных». Милюков и его единомышленники были совершенно убеждены, что «истинный парламентаризм по английскому образцу» сразу обратит Россию в «свободную страну» и создаст те необходимые условия, при которых «все образуется». Профессор истории, очевидно, упускал из виду, что недавнему еще крепостному рабу можно было, конечно, дать право законодательствовать и управлять, но что сделать из него в один день свободного гражданина было невозможно.

Вторая думская группа, с А. И. Гучковым во главе, смотрела более трезво на вещи. Умный Гучков хорошо понимал, что политический строй страны создается не профессорами, а историей, а потому лучшим выходом из положения ему представлялся не английский парламентаризм, а дворцовый переворот. При малолетнем Государе власть могла бы быть сосредоточена в руках сильных и волевых людей без ломки всего государственного строя.

Социал-демократические группы большевиков, объединенцев и интернационалистов-ликвидаторов, по данным генерала Глобачева, заняли выжидательную политику, считая, что создавшаяся обстановка логически должна привести страну к стихийной и даже анархической революции, «когда не будет ни времени, ни места для осуществления вожделений К. Д. (конституционно-демократической партии 39 )».

Однако, когда и как это произойдет — ни одна из их политических групп не предугадывала, и в собранных Чрезвычайной Следственной Комиссией материалах не имеется никаких указаний на существование у какой-либо партии или отдельных лиц плана определенных действий или какой-либо организации, имевшей целью направить всеми ожидавшиеся чрезвычайные события по тому или другому руслу.

Рост дороговизны, исчезновение продуктов и неудачные меры борьбы с этими явлениями с каждым днем увеличивали и недовольство правительством, и поиски выхода из становившегося все более и более напряженным положения. Говорили о «Думской петиции», о тайной организации офицеров, готовящих «дворцовый переворот», прелюдией которого считали убийство Распутина. Обыватель, озлобленный повышением цен и все большим исчезновением с рынка продуктов первой необходимости, ругал самыми нецензурными выражениями все правительственные мероприятия. Озлобленность была такая, что самые прекраснодушные люди стали верить в спасительность политических убийств, а появившиеся как грибы после дождя, такие газеты как «ЛУЧ» 40 , «ЛЕТОПИСЬ» 41 , «ДЕНЬ» 42 , «РУССКАЯ ВОЛЯ» 43 и другие, с крайне оппозиционными статьями, покупались нарасхват. На фабриках и заводах начались сходки и забастовки, которые, хотя и имели случайный, неорганизованный характер, тем не менее требовали иногда вмешательства полиции и сопровождались насильственными против нее действиями.

В ускорении процесса разрушения государства большую роль сыграли два события: речь П. Н. Милюкова в Государственной Думе 1-го ноября и убийство Распутина 17-го декабря.

Не знаю, нашелся ли бы в какой-нибудь другой стране безумец, который во время величайший войны, в роли ответственного политического деятеля, с парламентской кафедры бросил бы в страну по адрес ее правительства ужасное слово «измена». День первого ноября 1916, когда оно было произнесено, анналы русской революции не без основания считают началом.

Как от упавшего в воду камня, от этого слова стали расходиться круги, всколыхнувшие все без исключения слои русского общества. Отвратительное слово это сразу освободило массового обывателя от всякой нужды вникать во все сложные причины необычных и тягостных для него явлений момента. Не будучи подготовленной к вдумчивой оценке политических событий, человеческая пыль всегда предпочитает сложным формулам формулы простые. Поэтому всего охотнее она верит такому аргументу, который, являясь универсальным, открывает сразу все хранилища ее умственного багажа.

Немецкое происхождение непопулярной Государыни уже и раньше создавало соблазнительную мысль объяснять неудачи войны не собственными недочетами, а возможностью если не измены, то быть может нахождением в ее окружении лиц, близких к германскому генеральному штабу. Но когда популярный политический деятель, прославленный лидер конституционно-демократической партии, издатель влиятельной газеты и многолетний лидер русской интеллигенции, совершенно недвусмысленно намекнул на возможность со стороны Александры Федоровны государственного предательства, тогда стали беспомощно разводить руками уже не только одни легкомысленные люди, широкие массы пошли еще дальше и начали прославлять «геройство и мужество» Милюкова. Можно, конечно, сказать, что в то время над династией была уже начертана валтасарова надпись; но что же все-таки следует думать о враче, который к умирающему больному вместо требуемого его недугом ледяного мешка применил бы горячительные припарки? По отношению к покойной Государыне, это была самая безобразная клевета, ибо ни у одного народа и ни в какие времена не было и не могло быть Царицы, которая бы предала бы врагу то государство, в котором царствовал ее муж и должен был царствовать ее сын, тот безгранично любимый долгожданный мальчик, за будущность которого, искалеченную наследственным недугом, Александра Федоровна дрожала всеми фибрами своего существа.

Мотив есть сердце и грудная клетка всякого разумного человеческого действия. Поступки без мотива представляются нам нелепыми и бессмысленными. Каким же мотивом со стороны Государыни обосновывалось брошенное ей Милюковым обвинение в государственном предательстве? Немецкое происхождение? Но ведь все же знали, что Александра Федоровна менее всего была немкой. Еще ребенком ее увезли в Англию, там она воспитывалась, росла и там же оставалась до замужества. Знали так же все, что при дворе немецкий язык был в загоне, что Государыня избегала на нем говорить и что даже Царские дети владели им очень плохо.