Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Вся взятая властью линия поведения не оставляла уже никакого сомнения в стремлении ее совершенно упразднить конституцию страны.

Вот эта-то политика обрусения и вызвала у финляндцев ненависть ко всему русскому, которую, к сожалению, будут носить в себе еще не одно из грядущих поколений. А между тем, нет никаких сомнений, что этого могло бы и не быть. Финляндцы долго не забывают причиненных им огорчений, но ведь зато они хорошо помнят и сделанное им добро.

В 1921 году, когда вся Россия голодала и бывшие генерал-губернаторы Герард и Бекман нищенствовали там в буквальном смысле этого слова, финляндское правительство добилось разрешения большевиков на выезд этих лиц русского подданства в Финляндию. Обутые и одетые с ног до головы, оба они и их жены были помещены в санаторию, где в условиях полного комфорта жили на средства финляндского народа до своей смерти.

Обратив самодержца «российского» в самодержца «русского», наша общественность сделала его носителем политики «обрусения» и тем создала ненависть и отвращение к нему. В мирное время эти чувства поневоле скрывались, но как только вспыхнула война, так все окраины решительно повернулись спиной и к России, и к ее самодержцу.

Идеи панславизма и обрусения, пишет А. Салтыков 113 в своей книге «Две России», «омертвили в несколько десятилетий всю живую ткань империи, уничтожили огромную когда-то силу ее сопротивления, перепутали и ослабили до чрезвычайности ее внутренние и внешние традиции».

Другие слои той же общественности, объявив самодержавие «проклятым режимом» и «национальным позором», в течение десятилетий всячески дискредитировали его и убили в широких массах живую любовь к своему монарху. Третьи, наконец, пользуясь несчастными свойствами характера последнего Царя, из своекорыстных побуждений окружали его всякого рода распутинцами, потворствовали его слабостям и поощряли его мистические нелепости.

Под этими тлетворными влияниями самодержавие утратило свой жизненный инстинкт, потеряло свой прежде никогда не изменявший ему государственный разум, и стало той самодержавной формой без внутреннего содержания, носителем которой был Николай II.

Едва ли в истории народов найдется другой монарх, который в такой степени являлся чистейшим продуктом своего народа и вернейшим его отражением, как Николай II. Даже такая, по-видимому, случайная особенность его характера, как безволие, оказалась той доминирующей над всем чертой русского коллектива, которая обусловила весь ход нашей революции и определила всю последовавшую за нею историческую судьбу нашего отечества.

Когда созерцание этого миниатюрного портрета собственной беспомощности всех в достаточной степени утомило, тогда от этого портрета стали отворачиваться. Вначале ушли либералы, потом помещики и промышленники, за ними правые, потом бюрократия, наконец, члены собственной Императорской фамилии.

«Я один, — писал Николай II в своем дневнике, — кругом предательство и измена».

Пустота, образовавшаяся вокруг последнего самодержца уже с 1905-го года, сама по себе едва ли привела к династическому кризису.

Фактором, сделавшим эту пустоту причиной падения трона, стала война.

Не только широкие массы, но и интеллигентные люди не понимали ни цели войны, ни ее необходимости. Милюков, правда, говорил о невозможности для нас отказаться от «самого крупного приза войны» (Константинополь и проливы), и даже, кажется, искренне верил, что этот приз нам когда-нибудь дадут, но для среднего человека война эта была и остается до сих пор чуждой и непонятной.

Будь она счастливой, тогда создаваемый победами подъем захлестнул бы, вероятно, всякие вопросы и обратил бы эти победы в цель войны, но она была неудачной, даже катастрофически неудачной, а потому первоначальный подъем общественного настроения быстро упал, и вместо «единения» наступило и скоро созрело «разъединение».

Осенью 1916-го года общая подавленность стала усугубляться нараставшим упадком хозяйственной жизни страны. Экономика ее не выдержала снятия с земли миллионов людей и отрыва других миллионов от обычного труда.

По собранным Чрезвычайной Следственной Комиссией сводкам Петербургского охранного отделения (орган политической полиции), составленным из донесений его провинциальных агентов, постепенно нараставшее расстройство тыла, то есть, иначе говоря, всей страны, достигло к началу 1917-го года чудовищных размеров.

Создалась целая армия «героев тыла», которые мародерничали во всех отраслях жизни страны: в торговой, промышленной и общественно-политической. Захватившая низших агентов власти вакханалия хищений, взяточничества и спекуляции вызвала неравномерное распределение продуктов питания и первой необходимости, и как следствие этого, прогрессирующую дороговизну. В то же время, непривычные к деньгам, легко разбогатевшие «nouveaux-riches» проигрывали огромные суммы в игорных домах, наполняли театры и увеселительные заведения и устраивали попойки и безумные кутежи в ресторанах. И все это делалось совершенно открыто на глазах голодающей улицы. Между тем, тяжелое положение этой улицы неизменно прогрессировало, ибо если заработок рабочего увеличивался на 100 %, то продукты дорожали на 300 %.

В январе 1917 года Московские банкиры на одном из своих совещаний дали, между прочим, картину того хаоса, в котором находился внутренний рынок страны. По их словам, «на рынке произошла „мировая катастрофа“. Производство товаров, ничем и никем не контролируемое, вызывалось не спросом, а единственно желанием нажить в короткий срок большие барыши. Рынок пришел в состояние „бешенства“. Никто не слушает разумного голоса, спеша поскорее разбогатеть и забывая, что завтра ему самому придется страдать от той же дороговизны».

В деревнях и на провинциальных рынках дело обстояло еще хуже, чем в губернских городах и столицах. Крестьяне, запуганные реквизициями и вмешательством полиции в их торговые сделки, не хотят продавать хлеб и припасы, боясь, что им будут платить по таксе, и не веря, что расценка будет справедливая. За крестьянами хлеб стали припрятывать помещики, а за ними — ожидавшие повышения цен перекупщики. В результате цены безумно росли, а продукты исчезали. Невозможность добыть за деньги многие продукты питания и первой необходимости, трата времени на простой в очередях, и усилившиеся заболевания на почве недоедания, — все это подготавливало массу к самым диким эксцессам голодного бунта. Все эти явления вместе с катастрофичностью войны и вызвали ту общую усталость, которая и являлась первопричиной тяжелого болезненного состояния внутренней жизни огромного государственного организма.