Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Того же 2-го марта в 9 часов вечера в Псков приехали Гучков и Шульгин. Встретивший их на вокзале полковник пригласил их в вагон Царя, где находился начальник походной канцелярии полковник Нарышкин, граф Фредерикс и куда затем пришел и генерал Рузский.

Вошедший через несколько минут Царь сел за маленький столик и сделал жест, приглашавший сесть рядом. Остальные сели вдоль стен. Царь не обнаружил никаких признаков своего давнего неблаговоления к Гучкову, но так же и никакой теплоты. Он говорил спокойным корректным и деловым тоном. Полковник Нарышкин вынул записную книжку и стал записывать. Начал говорить Гучков. Он сказал, что приехал от временного комитета Государственной Думы, чтобы дать нужные советы, как вывести страну из тяжелого положения. Петербург уже всецело в руках движения, попытки фронта не приведут ни к чему и всякая воинская часть перейдет на сторону движения, как только подышит петербургским воздухом. В разговор вступил Рузский и заявил, что вполне согласен с Гучковым и что никаких запасных частей послать в Петроград он не может. «Поэтому, — продолжал Гучков, — всякая борьба для Вас бесполезна. Совет наш заключается в том, что Вы должны отречься от престола».

Рассказав, как представители царскосельских воинских частей пришли в Думу и всецело присоединились к новой власти, Гучков продолжал: «Я знаю, Ваше Величество, что я Вам предлагаю решение громадной важности и я жду, чтобы Вы приняли его тотчас. Если Вы хотите несколько обдумать этот шаг, я готов уйти из вагона и подождать, пока Вы примете решение. Но во всяком случае все это должно совершится сегодня вечером». — Царь слушал Гучкова очень спокойно. — «Я этот вопрос уже обдумал и решил отречься», — сказал он. Тогда Гучков указал Царю, что ему придется расстаться с сыном, потому что никто не решился доверить судьбу и воспитание будущего Государя тем, кто довел страну до настоящего положения. Царь возразил, что расстаться с сыном он не может и что потому передает престол своему брату Михаилу Александровичу.

Имея поручение доставить в Петербург акт об отречении к утру 3-го марта, Гучков предупредил, что может остаться в Пскове еще час или полтора и просил за это время акт изготовить. При этом он передал наброшенный Шульгиным проект отречения, указав, что таковой не навязывается дословно, а предлагается лишь в качестве материала. Царь взял проект и вышел из вагона.

Гучков, которому все предшествующие события не были известны, поразился той легкостью, с которой удалось отречение. Обыденность сцены произвела на него такое сильное впечатление, что ему пришло в голову, что он имеет дело с ненормальным, с пониженной сознательностью и чувствительностью. По впечатлению Гучкова, Царь был совершенно лишен трагического понимания события: при самом железном самообладании можно было не выдержать, но голос у Царя как будто-то дрогнул только тогда, когда он заговорил о разлуке с сыном.

Оставшиеся в вагоне после ухода Царя лица беседовали о событиях. Генерал Рузский, как и начальник штаба генерал Данилов 99 , были по-видимому сторонниками отречения. Больной граф Фредерикс едва ли отдавал себе отчет в происходящем. Его очень волновал пожар его дома и положение проживающей там больной жены. К собеседникам присоединился и Воейков, который тревожился о своей жене (дочери Фредрикса) 100 .

Через час или полтора Царь вернулся и передал Гучкову переписанный на машинке акт с подписью «Николай». Гучков прочел его присутствующим вслух. Шульгин внес две-три незначительные поправки. В одном месте Царь сказал: «Не лучше ли так выразить» и вставил какое-то слово. Все поправки были тотчас внесены и оговорены.

Ввиду могущих произойти в дороге случайностей, Гучков предложил составить второй акт — не копию, а дубликат и оставить его в Штабе Главнокомандующего. Царь нашел это правильным и сказал, что так и будет сделано. Затем Царь назначил Верховным Главнокомандующим Великого князя Николая Николаевича.

Так как Гучков против этого не возражал, то на имя Великого Князя была отправлена соответствующая телеграмма.

К сообщению Гучкова, что Думский Комитет поставил во главе правительства князя Львова 101 , Царь отнесся одобрительно, сказал, что он его знает и согласен. Затем Царь сел и тут же сам написал указ Сенату о назначении князя Львова Председателем Совета Министров.

Оба эти назначения были сделаны таким образом уже после подписания Царем акта об отречении.

Когда деловые вопросы были исчерпаны, Царь спросил о детях и Императрице, от которой два дня не имели известий. Гучков ответил, что все благополучно и что больным детям оказывается помощь (в то время вся Царская семья болела корью).

Затем Царь заговорил о своих планах. Он сомневался, куда ему ехать, в Царское Село или в Могилев, в Ставку. Гучков не знал, что посоветовать. Они простились. Гучков и Шульгин перешли в вагон генерала Рузского, где стали ожидать акт отречения, который генерал Данилов зашифровал.

Не знаю, была бы в какой-нибудь другой стране революция, во время которой Монарху, принужденному отречься от престола, разрешили бы вернуться к миллионной армии, Верховным Главнокомандующим которой он состоял? Но Николай II по личным своим качествам на крупные роли способен не был.

Со станции Сиротино он послал следующую телеграмму: «Его Императорскому Величеству Михаилу. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил Тебя и что не успел предупредить. Останусь навсегда верным и преданным братом. Возвращаюсь в Ставку и оттуда через несколько дней надеюсь приехать в Царское Село. Горячо молю Бога помочь Тебе и твоей родине. Ники».

В 1547 году старуха, молившиеся в московской церкви «Воскресения», уронила грошовую свечку. Возник пожар, от которого сгорела почти вся Москва.

С того времени если русский человек хочет доказать возможность возникновения величайших событий от ничтожнейших причин, он пользуется поговоркой: «Москва сгорела от грошовой свечки».

Справедливость этого утверждения считается настолько бесспорной, что никому даже в голову не приходит мысль, что Москва сгорела вовсе не от оброненной старухой свечки, а сгорела оттого, что антипожарное состояние ее было из рук вон плохо. Сейчас можно уронить в Москве не грошовую свечку, а какую угодно свечку, и она от нее не сгорит. Но средний человек в сложность явлений вдумываться не любит, а в отношении явлений политических часто не может. Если бы оценивая исторические явления, он от ближайшей причины, из которой развился известный факт, стал переходить к причинам более отдаленным, если бы он захотел считаться с историческими данными и стихийностью процессов, то он убедился бы, что не единицы и частные явления создают положение, а наоборот, общие положения сообщают единицам и явлениям частным весь их смысл и все их значения. Тогда к его удивлению оказалось бы, что вовсе не Марат 102 , Дантон 103 и Робеспьер 104 создали революцию французскую, и не Ленин с Троцким 105 революцию русскую, а наоборот, революции создали всех их. Нет, конечно, никакого сомнения, что Робеспьеры и Ленины были немаловажными факторами в ходе и развитии тех событий, которыми они руководили. Но при всем том не эти единицы делают революции, делает их стихийное движение масс и при том в формах строжайшим образом предопределенных всем предшествующим состоянием общества.