Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

— Когда?

— Вспомните, в 1905 году Вы уволили Маклакова 71 .

— А теперь я о нем очень жалею, этот, по крайней мере, не сумасшедший.

— Совершенно естественно, Ваше Величество, потому что сходить не с чего.

Царь засмеялся: „Ну, положим, это хорошо сказано“.

— Ваше Величество, нужно же принять какие-нибудь меры. Я указываю здесь целый ряд мер. Это искренне написано. Что же Вы хотите, во время войны потрясти страну революцией?

— Я сделаю, что мне Бог на душу положит.

— Ваше Величество, Вам, во всяком случае, надо очень помолиться, усердно попросить Господа Бога, чтобы Он показал правый путь, потому что шаг, который Вы теперь предпринимаете, может оказаться роковым. Ваше Величество, я ухожу в полном убеждение, что это мой последний доклад Вам.

— Почему?

— Я полтора часа Вам доказываю, что Вас повели на самый опасный путь, Вы хотите распустить Думу. Я уже тогда не Председатель, и к Вам больше не приду. Что еще хуже, я Вас предупреждаю, я упреждаю, что не пройдет трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет Вас, и Вы уже не будете царствовать.

— Откуда Вы все это берете?.

— Из всех обстоятельств, как они складываются. Нельзя так шутить с народным самолюбием, с огромной волей, с народным самосознание, как шутят те лица, которых Вы ставите. Нельзя ставить во главе угла всяких Распутиных. Вы, Государь, пожнете то, что посеяли.

— Ну, Бог даст.

— Бог ничего не даст, Вы и Ваше правительство все испортили, революция неминуема».

Четыре дня спустя после приведенного доклада Родзянко открылись заседания Государственной Думы. Против ожидания, день этот прошел сравнительно спокойно, но уже 15 февраля забастовало несколько заводов и предприятий, а 23 февраля начались беспорядки на почве недостатка хлеба. 24 февраля на улицах Петербурга впервые появились манифестации с красными флагами, разгонять которые казаки отказывались, ссылаясь на отсутствие необходимых для этого нагаек.

Царь выехал в Ставку, предполагая вернуться 1 марта. «Этот отъезд, — пишет в своем дневнике историограф Ставки генерал Дубенский 72 , — был неожиданным, многие думали, что Царь не оставит Императрицу в эти тревожные дни. Тихая жизнь здесь (в Ставке) началась. Все будет по-старому. От него (Царя), ничего не будет. Могут быть только случайные, внешние причины, которые заставят что-либо измениться».

26 февраля, председатель Государственной Думы Родзянко телеграфировал Государю, что «общее недовольство растет, правительство парализовано, а в городе анархия. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся общим доверием, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на Венценосца».

Получив эту телеграмму, Царь, по словам министра двора графа Фредерикса 73 , заметил: «Опять этот толстяк Родзянко написал мне всякий вздор, на который я не буду даже отвечать».

27 февраля телеграфировал Председатель Совета министров князь Голицын.

«Необходимо, — писал он, — поставить во главе оставшихся верными войск одного из начальников с популярным для населения именем и составить ответственное министерство». О том же сообщал Царю и брат его, Великий князь Михаил 74 .

Получив телеграммы, Царь ночью на 28 февраля вызвал генерал-адъютанта Иванова и назначив его командующим войсками Петербургского военного округа, поручил привести Петербург в порядок.

Генерал заговорил с Государем о необходимости реформ и из ответов его вынес впечатление о готовности дать ответственное министерство.

Прибыв 1 марта вместе с назначенными в его распоряжение войсками на станцию «Дно», и узнав там от коменданта, что в следующих из Петербурга поездах едут пьяные солдаты, громящие все буфеты и творящие всякие безобразия, генерал Иванов вышел из своего вагона и стал лично водворять порядок. Пьяных, неизвестно куда ехавших солдат он приказал арестовать, у других отбирал присвоенное ими офицерское оружие, а несколько человек, дерзко с ним разговаривавших, поставил на колени. Эту меру генерал впоследствии объяснил желанием достигнуть покорности, путем «отеческого воздействия» и тем избегнуть предания виновных военно-полевому суду.

В тот же день вечером на станции Царское Село генералу Иванову было доложено, что Царскосельский гарнизон находится в состоянии полного разложения. Одни части самовольно ушли в Петербург, а оставшиеся вышли из повиновения, громят винные погреба, пьянствуют и спаивают все прибывшее свежие части.

Около 2 часов ночи императрица вызвала генерала Иванова во дворец. Государыня, охранявшаяся уже революционными войсками, была поражена всем происходящим. Она недоумевала чем вызваны направленные против нее и Государя события и все ссылались на деятельность свою и дочерей в пользу больных и раненых солдат. Не имея возможности снестись с Государем, от которого она не имела никаких известий, Императрица попросила генерала Иванова доставить ему ее письмо. Просьбу эту пришлось отклонить, так как у генерала Иванова не было ни одного человека, которому он мог бы доверить ее исполнение. Утром 2-го марта генерал Иванов получил требование члена Государственной Думы Бубликова 75 отвести свой эшелон на станцию Вырица с предупреждением, что всякая попытка двинуться к Петербургу повлечет за собой обстрел поезда артиллерийским огнем.

Требование это было исполнено, а когда поезд генерала подошел к Вырице, ему было вручено Высочайшее повеление вернуться вместе со своим эшелоном в Могилев.

5 марта, прощаясь со своими войсками, генерал Иванов наставлял их служить верно и честно уже новому правительству.

Три недели спустя, состоя в Чрезвычайной Следственной комиссии, я получил поручение Главного Военного Прокурора генерала Апушкина 76 расследовать дело генерал-адъютанта Иванова, которому ставили в вину попытку к вооруженному подавлению революции и унизительному обращению с солдатами.

Нелепость посадить на скамью подсудимых боевого генерала, имевшего огромные заслуги и популярное на всю Россию имя, за то только, что на станции «Дно» он поставил на колени нескольких безобразничавших солдат и исполнил приказание своего законного Государя, была настолько очевидной, что делала всякие следственные действия излишними и я ограничился допросом самого генерала.

Экстренно вызванный в Петербург, он содержался под домашним арестом на квартире генерала Маниковского 77 и страдая отеком ног, лежал в постели. Его показания, существенная часть которых мною изложены выше, дали исчерпывающий материал для составления постановления о направлении дела к прекращению.