Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Не предвидел ли умный Пуришкевич наступления событий, им же ускоренных, когда на другую ночь, окончив в своем дневнике запись убийства, он поставил многоточие, писал: «Светает. Я дописываю эти строки при первых проблесках зарождающегося дня. Еще темно, но я чувствую, что день уже близок. Я не могу заснуть. Вихрем проносятся в разгоряченном мозгу моем рой быстро сменяющих одна другую мыслей. Я не могу забыться. Я думаю о будущем не мелком, не личном, а о будущем того великого края, который дороже мне моей семьи и жизни, — края, который зовут родиной. Боже мой, как темно грядущее в эти тяжелые годы ниспосланных нам рукою Всевышнего бранных испытаний. Вынесем ли мы тяжесть бремени духовной непогоды, или обессилим и, уставшие и измученные, веру в себе потерявшие, утратим и то место в мире, которое занимали в течение многих веков нашего исторического существования?»

«Кто скажет, кто ответит? Кто сдернет завесу и развеет туман, застилающий грядущие дали? Великий ли мы народ, способный в русле национальной реки пробивать себе путь вперед, поглощая в водах своих другие племена и мелкие народы, или… или… для нас все кончено, и мы изжившиеся и измельчавшие, и растленные ходом времени, обречены стать лишь ареною борьбы между собою других племен, других народов, почитавших славянство низшей расою, способной лишь утучнять чужие поля стран, шествующих по костям его к свету, к знанию и к мировому господству, коему нам достичь судьбою не дано».

Изложенное состояние всех элементов Государства привело к тому, что правительственная машина, работавшая и до того без достаточной налаженности, стала к началу 1917 года давать такие перебои, которые явно для всех свидетельствовали о неизбежности изменений в положение вещей. Где должны были произойти эти перемены и в какой именно части государственного тела будет произведена первая операция, на это указывали Милюковская речь 1 ноября и убийство Распутина.

Такие люди, как Великий князь Дмитрий Павлович и князь Юсупов, обладать особым государственным смыслом, конечно, обязаны не были и могли не задаваться вопросом, перенесет ли расслабленное государственное тело задуманную ими операцию, и не повлечет ли она за собой потрясение, угрожающее самой жизни больного организма? Но профессор истории и долголетний политический деятель Милюков, утверждавший, что в «одно и тоже время» можно делать революцию и вести тягчайшую войну до «победного конца», несомненно уподоблял себя бессмертному гоголевскому Ноздреву, который, угощая своих гостей вином, уверял их, что его вино особенно замечательно тем, что в «одно и тоже время» оно является и Бургундским и шампанским.

Начавшаяся после речи Милюкова и убийства Распутина оппозиция всему правительственному, к концу 1916-го года приняла такие размеры, что Царя стали покидать уже члены его собственной семьи. В ноябре ему писал о необходимости изменения политического курса Великий князь Георгий Михайлович 65 . За этим письмом последовало обращение аналогичного содержания со стороны Великого князя Николая Михайловича 66 . В декабре Великий князь Александр Михайлович 67 уже прямо указывал Царю, что существующее правительство подготавливает революцию. Тогда же жандармский генерал Спиридович 68 в докладной записке, обрисовав положение страны, предсказал совершенную неизбежность революции и при том, не политической, а социальной, с конечной победой партии большевиков.

Единственным учреждением, не утратившим общего доверия, была Государственная Дума. Но так как ее совместная работа с кабинетом князя Голицына 69 оказалась невозможной, то правительство стало перед дилеммой: либо полная перестройка собственных рядов, либо роспуск Думы и новые выборы.

Безвольное и неспособное ни к каким определенным действиям правительство ни по одному из этих путей не пошло. Оно предпочло компромисс и при том неудачный: срок возобновления занятий Государственной Думы, назначенный на 12 февраля, был отложен до 14 февраля 1917 года.

Царь с его министрами, Дума с ее общественными деятелями и государственными мудрецами, социалисты, монархисты, обывательское стадо, — все это куда-то неслось, крутясь так нелепо и беспомощно, как крутясь в весеннем потоке щепы им же разбитого челнока.

Сторонники воззрения, что не люди делают события, а наоборот, события толкают людей, имели все основания считать себя правыми.

Среди всеобщего хаоса, неразберихи и растерянности только одно учреждение сохранило свои жизненные силы и свою способность к планомерной и толковой деятельности. Этим учреждением было — охранное отделение (политическая полиция). Имея своих агентов во всех без исключения слоях русского общества, охранное отделение было превосходно осведомлено о всем, что происходило в рабочей, интеллигентской и обывательской среде. Со стенографической точностью было ему известно все, что говорилось и решалось в социалистических партиях и разного рода светских салонах. Собранные Чрезвычайной Следственной Комиссией ежедневные доклады «охранки» представляют ценнейший материал для ознакомления с состоянием русского общества накануне революции. Эти доклады, указывавшие правительству на грозившие ему опасности, настойчиво требовали принятия самых решительных мер. Что стихийные выступления голодных масс, пишет генерал Глобачев, в феврале месяце «явятся первым и последним этапом по пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех — анархической революции — сомневаться не приходится».

Но умирающая власть находилась в том состоянии предсмертной агонии, при котором слух уже отсутствует.

10-го февраля 1917-го года, Председатель Государственной Думы шталмейстер Родзянко 70 делал Государю свой последний доклад.

Свидетелей при этом не было, но сам Родзянко передает свою беседу с Царем так:

«Прослушав мой доклад, Царь сказал: „Вы все требуете удаления Протопопова?“.

— Требую, Ваше Величество. Прежде я просил, а теперь требую.

— То есть как?

— Ваше Величество, спасайте себя. Мы накануне огромных событий, исхода которых предвидеть нельзя. То, что делает Ваше правительство и Вы сами, до такой степени раздражает население, что все возможно. Всякий проходимец всем командует. Если проходимцу можно, почему же мне, порядочному человеку, нельзя? Вот суждение публики. От публики это перейдет в армию, и получится полная анархия. Вы изволили меня иногда слушать и выходило хорошо.