Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Перевернутый лицом вверх, он хрипел, и мне совершенно ясно было видно сверху, как у него закатился зрачок правого открытого глаза, как будто глядевшего на меня бессмысленно, но ужасно (этот глаз я и сейчас еще вижу перед собой).

Но вслед за сим я пришел в себя и крикнул солдат, скорее оттащить Юсупова от убитого, ибо он может забрызгать кровью и себя, и все вокруг, и в случае обысков следственная власть даже без полицейских собак по следам крови раскроет дело. Солдаты повиновались, но им стоило чрезвычайных усилий оттянуть Юсупова, который как бы механически, но с остервенением, все более и более возраставшим, колотил Распутина по виску.

Наконец, князя оттащили. Оба солдата под руки подняли его наверх и, всего забрызганного кровью, опрометчиво усадили на глубокий кожаный диван в кабинете. На него страшно было смотреть, до такой степени ужасен был его вид, и со стороны внешней, и со стороны внутренней. С блуждающим взглядом, с подергивавшимся лицом и бессмысленно повторявшим: „Феликс, Феликс, Феликс…“.

Я приказал солдатам поскорее достать где-нибудь материи, обернуть ею плотнее труп с головы до ног и туго связать его, сплетенного, веревкой.

Один из них принялся за исполнение моего приказания, а другого я позвал через несколько минут наверх, узнав от него, что стоявший на посту городовой, приходивший осведомляться, почему здесь стрельба, через полчаса будет сменен другим и должен будет доложить своем начальству обо всем, происшедшем в его районе во время его дежурства, приказал позвать его к себе.

Через десять минут городовой был введен солдатом в кабинет. Я быстро окинул его взглядом с ног до головы и сразу понял, что это тип служаки старого закала, и что я допустил ошибку, позвав его к себе. Но делать было нечего, приходилось считаться со случившимся. „Служивый, — обратился я к нему, — это ты заходил несколько времени назад справиться о том, что случилось, и почему стреляют?“. — „Так точно, Ваше превосходительство“, — ответил он мне.

— Ты меня знаешь?

— Так точно, — ответил он снова, — Вы — член Государственной Думы Владимир Митрофанович Пуришкевич.

— Верно, — заметил я, — а вот этот барин тебе знаком? — указал я на сидевшего в том же состоянии князя Юсупова.

— И их знаю, — ответил городовой.

— Кто это?

— Его Сиятельство князь Юсупов.

— Верно. Послушай, братец, — продолжал я, положив ему руку на плечо, — ответь мне по совести, ты любишь батюшку Царя и мать Россию, ты хочешь победы русскому оружию над немцами?

— Так точно, Ваше Превосходительство, — ответил он, — Люблю Царя и Отечество и хочу победы русскому оружию.

— А знаешь ли ты, — продолжал я, — кто злейший враг Царя и России, кто мешает нам воевать, кто нам сажает Штюрмеров и всяких немцев, кто Царицу в руки забрал и через нее расправляется с Россией?

Лицо городового сразу оживилось: „Так точно, знаю, Гришка Распутин“.

— Ну, братец, его уже нет, мы его уже убили и стреляли сейчас по нем. Ты слышал, но можешь ли сказать, если тебя спросят: „Знать не знаю и ведать не ведаю“. Сумеешь ли ты нас не выдать и молчать?

Он призадумался. „Так что, Ваше Превосходительство, если спросят меня не под присягой, то ничего не скажу, а коли на присягу поведут, тут делать нечего, раскрою всю правду. Грех соврать будет“.

Я понял, что всякие разговоры не приведут ни к чему, и, узнав от него, что дежурство его кончается через полчаса, и что полицмейстером этого района является полковник Григорьев 54 , человек, насколько я знал, очень порядочный и хорошей семьи, я отпустил его с миром, решив положиться на судьбу в дальнейшем.

Вошел солдат и доложил мне, что труп уже упакован. Я спустился посмотреть. Тело было плотно запеленато в какую-то синюю материю, мне показалось даже, что это была оконная занавеска, туго перевязанная веревкой. Голова была закрыта. Теперь я увидел, что Распутин, несомненно, труп, и ожить уже не может.

Делать было нечего, и приходилось терпеливо дожидаться возвращения Великого князя, доктора Лазаверта и поручика С. Поднявшись в последний раз в кабинет Юсупова, я передал его в руки слуг 55 с просьбой помочь ему немедленно обмыться, переодеться с ног до головы и переобуться, а сам сел в кресло и стал ждать».

Через несколько минут приехали Великий князь и доктор Лазаверт. Они отвозили шубу, обувь, поддевку и другую, снятую с Распутина одежду, которая с помощью жены Пуришкевича 56 должна была быть сожжена в печке его санитарного поезда. Однако размеры печки не позволили заткнуть в нее шубу. Боты также не удалось сжечь, и потому эти вещи пришлось вести обратно.

Уезжавшие вернулись во дворец Юсупова на автомобиле Великого князя, в который тотчас же был внесен труп Распутина и положены цепи и двухпудовые гири. Труп предполагалось бросить в прорубь загородной реки, привязанные гири должны были помешать ему всплыть.

Автомобиль, которым теперь управлял Великий князь, направился за город и остановился у перил моста, с которого тело Распутина предполагалось сбросить в прорубь.

«Бесшумно с возможной быстротой открыв двери автомобиля, я выскочил наружу и встал у самых перил. За мной последовали солдат и доктор Лазаверт. К нам подошел сидевший рядом с Великим князем поручик С. и мы вчетвером (Дмитрий Павлович стоял перед машиной), раскачав труп Распутина, с силой бросили его в прорубь, бывшую у моста 57 , позабыв привязать к трупу цепями гири, каковые побросали вслед за трупом впопыхах одну за другою, а цепи засунули в шубу убитого, каковую также бросили в ту же прорубь. Засим, обшарив впотьмах автомобиль и найдя в нем один из ботов Распутина, доктор Лазаверт швырнул и его с моста.

Все это было делом двух, трех минут, после чего в автомобиль сели доктор Лазаверт, поручик С. и солдат, я уместился рядом с Великим князем и мы зажгли опять огни в автомобиле и двинулись через мост дальше. Как мы не были замечены на мосту, представляется мне по сей день до нельзя удивительным, ибо проезжая мимо будки, мы заметили около нее сторожа, который, однако, спал крепким сном и не проснулся, по-видимому, даже в тот момент, когда, въехав на мост с трупом, мы внезапно осветили его будку и направили свет фонарей и на него самого».

В свой поезд Пуришкевич вернулся около шести часов утра, а в девять часов утра показывал его своим думским гостям.

На другой день Пуришкевич спросил Юсупова, что произошло в те немногие минуты, когда он в последний раз спустился в столовую, где на полу лежал убитый им Распутин.

Юсупов болезненно усмехнулся. «Произошло то, — ответил он, — чего я не забуду во всю мою жизнь. Спустившись в столовую, я застал Распутина на том же месте. Я взял его руку, чтобы прощупать пульс, — мне показалось, что пульса не было. Тогда я приложил ладонь к сердцу — оно не билось, но вдруг, можете себе представить мой ужас, Распутин медленно отрывает во всю ширь один свой сатанинский глаз, вслед за ним другой, впивается в меня взглядом непередаваемого напряжения и ненависти и со словами: „Феликс, Феликс, Феликс“ вскакивает сразу, с целью меня схватить. Я отскочил с поспешностью, с какой только мог, а что было дальше, не помню».