Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Уже днем 17-го декабря Императрица была осведомлена об исчезновении и смерти Распутина и виновниках его убийства. Фрейлина Головина, секретарша Распутина, сообщила, куда поехал Григорий Ефимович вечером. Вся полиция и весь сыск были поставлены на ноги для розыска Распутина и раскрытия дела. Рассказав все это Пуришкевичу, Юсупов заметил, что из-за этого гада он должен был застрелить одну из лучших своих собак и уложить ее на том месте на дворе, где снег окрасился кровью убитого «старца». Сделал он это на случай, если бы наши «Шерлок Холмсы» стали анализировать кровь или прибегли к полицейским собакам.

Желая себя реабилитировать перед Государыней, Великий князь и Юсупов написали ей письмо, в редактировании которого принял участие и Пуришкевич. Письмо это не попало в распоряжение следственных властей, и потому точное содержание его осталось неизвестным, но характер письма достаточно определяется замечанием Пуришкевича, что все составители чувствовали друг перед другом некоторую неловкость, ибо «все, в письме написанное, было умело продуманной ложью, и изображало нас в виде незаслуженно оскорбленной добродетели».

Все политические убийства со времени Брута 58 и Цезаря неизменно свидетельствовали, что устранение личности не влечет за собой устранения того состояния, выразительницей которого она является. Личность относится к общему явлению так же, как следствие относится к причине. Не устраненная причина всегда заменяет свое следствие другим и притом, часто еще более ярким. Террорист, действующий во имя общего блага, ошибается либо в самом понятии общего блага, либо в степени зрелости общественных элементом к его уяснению. При правильном понимании того и другого террористический акт бессмысленен, а потому и бесполезен.

Но как личный протест, как акт возмездия, политические убийства существовали во все времена, и все народы видели в них подвиг и героизм, но видели они его не в самом акте, хотя бы и оказавшемся полезным, а единственно в готовности жертвовать собой за идею, почитаемую святою. Жертвенность, и только она, создает подвиг.

Русская революционерка Коноплянникова, явившаяся с обвязанным вокруг себя динамитным поясом в здание политической полиции, чтобы взорвать его вместе с собой, финляндец Шауман 59 , убивший генерал-губернатора Бобрикова 60 и тут же застрелившийся, японские студенты, открыто стрелявшие в премьер-министра Иннукая 61 , — это герои, и имена их всегда будут связаны в народном представлении с красотою подвига. Но лица, застрелившие в Финляндии из-за угла депутата Герценштейна 62 при обстоятельствах, гарантировавших им безответственность, — это не герои, это просто уголовные преступники.

Те, которые убивали Распутина, были родственниками Царя. Ничто, кроме разве временной утраты некоторых привилегий своего общественного положения, им не угрожало. Но «патриотический долг» свой они готовы были исполнить лишь без всяких для себя неудобств и даже с правом претендовать на убитого за застреленную ради него лучшую собаку.

Сибирский мужик, ворочавший государственными делами, был, конечно, в достаточной степени противен, но брезгливое чувство вызывает и эта великокняжеская компания, которая втирается к этому мужику в доверие, заманивает его женской приманкой в западню, под видом гостеприимства угощает в собственном доме отравленными пирожными, подстреливает со всех сторон, и уже умирающему зверски дробит гирей череп.

Браунинг был у князя Юсупова и до 17-го декабря, но мужества открыто его использовать у него не было, и оттого «патриотический долг» обратился в уголовное преступление, тем более отталкивающее, что участники его руководились не только патриотическими, но и личными честолюбивыми побуждениями. Пуришкевич пишет, что когда яд не подействовал, то он первый взял на себя решение убить, но Великий князь, отозвав Юсупова в сторону, о чем-то с ним пошептался, после чего обратился к Пуришкевичу с просьбой предоставить убийство Распутина ему. После первого выстрела, считавшегося всеми смертельным, все по очереди подходили к Юсупову и поздравляли его с тем, что «на его долю выпала высокая честь освобождения России от Распутина». В дневнике от 18-го декабря Пуришкевич пишет: «Судьбе угодно было, чтобы я, а никто иной, избавил от него Царя и Россию, чтобы он пал от моей руки».

17-го декабря 1916 года князь Юсупов писал Императрице по поводу «ужасного обвинения», на него взведенного: «Я не нахожу слов, Ваше Величество, чтобы сказать Вам, как я потрясен случившемся, и до какой степени мне кажутся дикими те обвинения, которые на меня возводят».

Мало гражданского мужества проявил и Великий князь Дмитрий Павлович. В своем дневнике (19 декабря 1916 года) Великий князь Андрей Владимирович 63 записывает: «Дмитрий торжественно поклялся, что в эту знаменитую ночь он Распутина не видел и своих рук в его крови не марал». Тоже подтвердил Дмитрий Павлович и своему отцу «поклявшись на образе своей покойной матери».

Люди, обладающие не только княжеским, но и просто человеческим достоинством, поступают иначе: имея смелость сделать, они имеют смелость в сделанном сознаваться.

Чтобы получить представление о том впечатлении, которое произвело убийство Распутина на широкие массы, достаточно взять номер любой газеты того времени. В течение нескольких недель все, не исключая и военных известий, потеряло свой интерес. Эзоповский язык, к которому приходилось прибегать ввиду запрещения называть имя Распутина, создавал еще только большой интерес к делу. Для каждого стало ясно, что дни династии, связанной с убитым «старцем», сочтены.

Впоследствии, когда в качестве члена Чрезвычайной Следственной Комиссии, расследовавшей дело генерала Корнилова, я допрашивал бывшего Начальника штаба, генерал-адъютанта Алексеева, он утверждал, что с момента убийства Распутина считал войну для России проигранной. Заполнившие столбцы всех газет и разного рода подпольных листовок сведения об убийстве Распутина, обычно сопровождавшихся скандальной хроникой его жизни, до такой степени уронили авторитет Верховного Главнокомандующего Императора Николая II и Царицы, что имена их произносились не иначе, как с прибавлением к ним данной Распутину нецензурной кличке. В армии ходила острота: «Царь с Егорием 64 , а Царица с Григорием».

Результат убийства Распутина ударил дальше намеченной цели и даже намного дальше, ибо исполнителям его и в голову не приходила, конечно, та оценка, которая из уст в уста стала передаваться в низших народных слоях: «Из нас, мужиков, только один и дошел до Царя, так и его проклятые господа убили».