Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Необходимая реформа эта коренным образом изменила характер не только армии, но и всей борьбы. Увеличившуюся во много раз армию военное командование не сумело ни организовать, ни уберечь от распада, а пополнение рядов по набору обратило героический период борьбы в борьбу по принуждению, по повинности.

Бестолковость, то есть полное отсутствие системы и порядка, красной нитью проходящие через всю деятельность военного и правительственного аппаратов генерала Деникина, сказались тотчас же, как только сложное дело мобилизации потребовало некоторых организационных способностей.

«Мобилизовали без конца, — пишет член правительства, профессор Соколов 45 , — Мобилизовали беженцев, студентов, фельдшериц, и просто всех жителей до сорокавосьмилетнего возраста. Воспрещали выезд из городов, устраивали облавы, но вялость правительственного аппарата и массовые злоупотребления не позволяли ни провести как следует мобилизацию, ни толково использовать собранный человеческий материал».

Не удалась так же и другая, еще более важная задача: заготовление на своей территории предметов снабжения. «Вследствие этого, — пишет помощник Главнокомандующего, генерал Лукомский, — войсковым частям приходилось прибегать к реквизициям. Захваченное ими у населения имущество считалось военной добычей, и после пополнения собственных запасов, посылалось в тыл для товарообмена, причем, лица, этим занимавшиеся, конечно, старались обогатиться сами». По словам члена деникинского правительства профессора Соколова, реализация военной добычи была главным источником средств армии и представляла в сущности не что иное, как самый откровенный грабеж. Безнаказанность и беспрепятственное ограбление жителей стало правилом, и в этом ограблении принимали участие лица всех рангов и положений. Правительство все чаще и чаще стало получать сведения о громадных капиталах, скоплявшихся в отдельных руках и у целых войсковых частей. Рассказывали, говорит профессор, об имуществе полков, которое загромождало целые поездные составы, и в минуту неудач части на фронтах думали прежде всего о спасении своего добра, а поезда с войсковым имуществом тормозили и нарушали всякую планомерную эвакуацию. Как-то зимою, один из весьма популярных военных начальников следовал на отдых со своими «ребятами». Это был поезд-гигант из многих десятков вагонов, груженый мануфактурой, сахаром, и разными другими припасами. На время им забит был весь путь. Когда вследствие царившего хаоса состояние армии стало катастрофическим, и разутых и раздетых солдат оказалось невозможно снабдить теплыми вещами, тогда пошли толки о необходимости, по примеру большевиков, реквизировать всю теплую одежду у буржуев. Члены деникинского правительства энергично взывали к «большевицким методам», и на замечание одного из них, что, уж если прибегать к большевицкому способу действия, то полностью, включая и угрозу «стенкой», некоторые члены твердо сказали, что «да», надо применять и «стенку».

Вслед за Корниловым, Марковым, Дроздовским, Алексеевым сошло в могилу и большинство других идейных борцов. Ими и ограничивались все лучшие элементы нашей общественности, все то благородное что она могла дать, и в созданной по принципу общей мобилизации новой армии не было уже ни идеологии добровольцев, ни их жертвенности, ни железной дисциплины. Это было скопище русских обывателей, малодушное, своекорыстное, берегущее свою шкуру стадо. К тому же необходимость как можно скорее усилить армию новыми частями исключало возможность длительной и прочной выучки, и не сколоченные, со слабой боеспособностью части, несли огромную убыль дезертирами и пленными.

Уже в конце концов 1918-го года атаман Донского Войска, генерал Краснов докладывал: «Прекрасно вооруженные, снабженные пулеметами и пушками наши отряды уходят без боя вглубь страны, оставляя хутора и станции на поручение врагу. Фронт заболел большевизмом».

Разбросанные на огромной территории отряды прежде всего рассчитывались с крестьянами, жгли их дома, насиловали женщин, уводили скот и беспощадно грабили. Но и в городах воровство шло повально. Доставлявшееся союзниками обмундирование, пишет главнокомандующий Деникин, по пути на фронт расхищалось, а те из этих предметов, которые доходили до строевых солдат, открыто продавались ими, и несмотря на строжайшие меры, английские фирменные вещи всегда можно было в изобилии видеть на городских базарах и в деревнях.

Казак, говорит генерал Деникин, возвращался с похода нагруженный так, что ни его, ни лошади не видать, а на другой день идет в поход в одной рваной рубашке. Генерал Мамонтов 46 вызвал общее ликование своей телеграммой: «Посылаем привет. Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей, на украшение церквей дорогие иконы и церковную утварь».

Все это, по наблюдениям целого ряда очевидцев, являлось следствием не только одной разнузданности войск, но и полного неумения наладить дело снабжения. Нельзя себе и представить, пишет профессор Соколов, какие колоссальные запасы всякого рода обмундирования и других казенных вещей сдавали противнику, не моргнув глазом, белые генералы в то время, когда их собственные отступавшие войска шли разутыми и раздетыми.

Вели себя белые отвратительно. Однажды, рассказывает писатель Наживин, проезжавший через деревню отряд наехал на пасущихся гусей. «Те подняли головы и го-го-го. Один из офицеров распалился: „Не сметь перед русским офицером высоко головы поднимать!“ — выхватил шашку и бросился рубить гусей».

Взятки не стеснялись брать нисколько, пьянствовали и хозяйничали у всех на глазах совершенно открыто, и если одни, как начальник штаба генерал де Роберти 47 , попали за это под суд, то другие, как безобразник генерал Добровольский 48 , увольнялись под благовидным предлогом успешного завершения возложенной на них задачи.

Генерал Шкуро 49 допускал такой грабеж населения, который повлек за собой целый ряд восстаний, и когда от генерала Деникина потребовали мер борьбы с этим злом, он заметил: «Бороться — но первый, кого я должен повесить — это генерал Шкуро. Вы согласны на это?» Последовало общее молчание, и вопрос был снят с очереди.

В день въезда командующего армией генерала Май-Маевского 50 во взятый им у большевиков город Харьков, на вокзале для торжественной встречи были выстроены войска и собрались депутации от города, земства, университета и т. д.

«И вот, — рассказывает Наживин, — среди торжественного молчания подходит поезд генерала Мая. Подошел, остановился, и — ничего. Потом в открытое окно вагона вылетает пустая бутылка и, звеня, откатывается в сторону. И опять ничего. Общее недоумение и растерянность. И, наконец, в раме окна появляется толстая, жирная и совершенно пьяная физиономия генерала Мая. Он тупо оглядывает всех заплывшими глазами и, обращаясь к общественным депутациям, по-генеральски хрипло кричит: „Здорово, Корниловцы!“ И все это на глазах у всего населения и войск».