Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

«Все позволено», — вот что ответили взбунтовавшиеся рабы на его призывы к строительству новой жизни.

С первых же дней февральской революции начался неудержимый развал и распад государства. Начался разгул себялюбивых притязаний, полное забвение всякого долга, полное пренебрежение безопасности государства и захвата его врагом, и абсолютное безразличие к чести нации.

Вся русская интеллигенция уступила руководство событиями без всякой борьбы. Писатели, союзы, люди науки, все это попряталось по углам, вздыхало и беспомощно разводило руками. Ни объединения, ни даже попытки возвысить свой голос не было сделано.

Врагов и ненавистников большевиков в то время было неизмеримо больше, чем их самих, и тем не менее об отпоре не было и речи. Все прекрасно знали, что надо было делать, но все резонно считали, что гораздо благоразумнее держаться в стороне и не вмешиваться в схватку.

Когда в ночь на 26-е октября большевики повели атаку на Зимний дворец, в котором заперлись министры Временного правительства, то бедные девушки, кассирши, кондукторши, да еще сотня казаков и юнкеров, оказалось всем, что в России пожелало защищать свою государственную власть. Весь многомиллионный город попрятался по своим углам.

На местах в провинции было еще хуже. Там общественный элемент растаял совершенно. На всей территории огромного государства царила анархия и самый дикий разгул темных сил. Армия обратилась в банды вооруженных людей, грабивших собственное население, неприятель вторгался по всему фронту, окраины отпали.

Когда в эти дни кто-то убеждал В. Ленина допустить всенародные выборы в Учредительное собрание, он ответил:

— Народ уже голосует.

— Как голосует?

— Так, ногами голосует — бежит с фронта!

Но отказывались воевать не только одни солдаты, а все без исключения элементы русского общества. Крестьяне не давали хлеба и закапывали его в землю. Рабочие непомерными требованиями увеличения заработной платы перестали давать необходимое вооружение и снаряжение. Железнодорожники, объявив забастовку, подвергли смертельной опасности самое существование армии, а буржуазия просто-напросто забыла о войне, считая, что ведение ее лежит на обязанности военного начальства.

Только фантазеры могли думать, что находящаяся в таком состоянии страна способна воевать, что совершившая переворот армия покорно откажется от активного участия в последовавшей за ним жизни страны и послушно пойдет за вечно колеблющейся и нерешительной властью. Логика жизни терпит, однако, колебания недолго, и в конце концов властно требует поворота на определенную дорогу, производя этот поворот тем круче, чем длительнее были колебания и нерешительность.

Поворот этот совершил В. Ленин. Из всех политических деятелей того времени он один здравым умом своим сразу учел революцию как результат стихийного движения масс, явившегося следствием поражения. Дух народа он уловил много вернее Милюкова и Керенского, и поняв, что с волей его, какова бы она не была, необходимо считаться как с фактором неизбежным — стал гением русской революции. Двумя словами: «Долой войну», он обратил миллионы вооруженных людей в большевиков, и опираясь на них, захватил власть, покончил с пустословием и иссушающей мозг словесной одурью.

Враги большевиков определяли их жизнеспособность в несколько дней, но проходили месяцы, годы, десятилетия, а власть их становилась все прочнее. Трудную задачу сближения с народом и укрепления связи с ним осуществила коммунистическая партия. Основатель и вождь ее В. Ленин понял, что в революционную и переходную эпоху нельзя управлять государством приемами, заимствованными у нормальной государственности. Парламент, слагающийся из представителей разных течений, уже в мирное время является в России преимущественно кафедрой для излияния словесного гноетечения и не был способен ни к какому делу и ни к какому решению. Для дела нужна была властная организация, связанная жесткой дисциплиной, построенная на принципе строгой иерархии и «самодержавной» централизации.

«И как огромный чудовищный спрут, — пишет С. Дмитриевский, — коммунистическая партия раскинула свои щупальцы по всей стране, захватила многомиллионную массу беспартийных рабочих и крестьян и сковала страну, установив в ней общие линии и общие принципы советской политики».

И в этой близости к народу, в умении создать тесную связь с ним, а вовсе не в одном терроре, заключается вся сила коммунистического строя. Талейран справедливо сказал, что на штыки можно опираться, но лежать на штыках не может никто, и события европейской политической жизни последних лет подтвердили, что самые культурные народы не останавливаются перед открытым признанием, что в моменты кризисов и потрясений, когда государство находится на волос от гибели, цвет этого волоса утрачивает всякое значение, и «самодержавие» должно быть по всей линии. Никаких партий кроме правящей, никакой печати кроме правительственной, никаких свобод собраний, союзов, стачек и никого кроме верноподданных. Иначе гибель.

Воображаю, какие ушаты помоев будут выливать на мою голову по поводу этих выводов и соображений. Но цель моя честная и искренняя, и потому мне безразлично, как станут толковать мои мысли и переделывать мои слова.

Стоя на пороге выходной из жизни двери, я, конечно, неспособен к восприятию идеологии Карла Маркса, не могу стать адептом Ленинской государственности. Люди бессильны переделать свою природу и не могут переставлять колесиков своего мозгового аппарата. Человек, воспитанный в атмосфере веками созданного миросозерцания, не способен сбросить с себя тот умственный и духовный багаж, который он унаследовал от предков.

Вся логика Лассаля и вся стройность системы Карла Маркса не в состоянии обратить меня в интернационалиста, и я в такой же степени бессилен подавить потребность в отечестве, как потребность в семье и собственном доме. Все, чем жили до сих пор люди, представляется мне совершенным, не теоретически объединенным интернационалом, а живыми народностями, и сердце мое склоняется потому не к интернационалу Карла Маркса, а к идеалу Адольфа Хитлера, «чтобы каждый немец предпочел чистить улицу на своей родине, чем царствовать в другой стране».

Интернационал вне моего духовного мира, но ошибочность лозунга и его жизненная неосуществимость не представляются мне факторами решающего значения. Так крестовые походы, к которым призывали Петр Амиенский 7 и Бернард Клермонский 8 , были неосуществимой мечтой, но созданная ею эпоха религиозных походов имела колоссальное историческое значение. Так за лозунгом «свобода, равенство, братство» неизменно шествовала гильотина, но разве это умалило значение французской революции? Все творцы религий манили людей такими благами, которые не только нельзя доказать, но даже и разумно обосновать, и все же религия руководила человечеством во все времена его существования.