Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

И не народ-сфинкс, а вековая накипь на нем, наша общественность, была причиной того пренебрежения, и даже презрения, с которым относились к русским не только другие народы, но и все то лучшее, что дала сама нация в лице своих мыслителей, писателей и передовых людей.

Сто лет тому назад один из самых умных людей своего времени, лучший друг Пушкина «русский европеец» Чаадаев, утверждал, что Россия существует только для того, чтобы преподать другим народам великий урок и умереть. В его «Философических письмах» 2 имеются такие навеянные отчаянием строки:

«Мы не принадлежим ни к Востоку, ни к Западу, и не имеем традиций ни того ни другого… Отшельники в мире, мы ничего миру не дали, и ничему от него не научились. Мы не внесли ни единой идеи в массу человечества, мы ничего не прибавили к прогрессу развития человеческого ума, а чем воспользовались, то обезобразили. Ничего с первого мгновения нашего общественного бытия не порождено нами на благо людей, ни единой полезной идеи не прозябло на бесплодной почве нашей родины, ни единой великой идеи не проникло в нашу среду. Единожды великий человек пожелал нас цивилизовать, и чтобы привить нам жажду света, бросил нам плащ цивилизации (как Илья — Елисею). Мы подняли плащ, но цивилизация нас не коснулась. В другой раз, иной великий Государь привлек нас к славной миссии, победоносно провел нас с одного конца Европы до другого, но вернувшись домой из этого триумфального похода через цивилизованные страны Европы, мы принесли с собой настроения и идеи застоя. Вот и весь результат».

Она же, эта наша общественность, заставляла и самого великого Пушкина скорбеть о том, что, обладая умом и талантом, он родился в России и русским. «Я, — пишет он, — презираю свой народ с головы до ног, но мне досадно, если иностранцы разделяют со мной это чувство». Про нее лучший русский сатирик Салтыков-Щедрин сказал: «Спросите русского, что есть истина, он вам ответит: „распивочно и на вынос“». Устами Свидригайлова Достоевский характеризует ее так: «Русский человек мерзавец своей души и подлец своего отечества». Тургенев писал Достоевскому, что его произведение «Дым» продиктовано убеждением, что если бы вся Россия провалилась, то от этого бы не было никакого убытка человечеству.

От этой общественности ушел в свой фантастический мир Л. Толстой, от нее бежал за границу Тургенев, Гоголь и лучший из русских музыкантов Глинка. «Единственное чего я хочу, — крикнул композитор, переезжая границу, — это никогда больше не возвращаться в эту страну». Пожелание это, впоследствии осуществившееся, относилось не к самодержавию, никогда Глинку не беспокоившего, а к той общественности, которая затравила музыканта так же, как до того она свела его в могилу своего лучшего поэта Пушкина.

«Все рабы и рабы, — замечает по поводу писем Иоанна Грозного наш знаменитый историк Ключевский, — и никого больше кроме рабов». И через триста лет после эпохи грозного Царя писатель Чернышевский бросает русской общественности те же жестокие слова: «Жалкая нация — сверху донизу все рабы».

вторит ему поэт Лермонтов.

И такое же презрение вызывает эта общественность в нашем современнике, очевидце сибирской эпопеи генерале бароне Будберге.

«Наш трусливый обыватель, — пишет военный министр адмирала Колчака, — будет петь молебны, будет захлебываться от радости по поводу победы, со слюной будет смаковать все подробности разных спасительных для него одолений. Он будет выносить потрясающие резолюции и храбро, шумно требовать решительного наступления, но в тоже время он не даст ни гроша на нужды армии, он облазит все пороги и пойдет на всякую гадость, чтобы спасти себя и своих близких от грязной неприятности попасть на фронт или подвергнуться каким-либо лишениям. Он бесконечно далек от мысли, положить свой живот за какое-то отечество и считает, что это обязаны делать все, кроме его самого и его детей. Зато он считает непреложным, что отечество обязано охранять его живот, оберегать от красных покушений его капиталы и бебехи. Он делается весьма крикливым, если считает, что отечество недостаточно надежно его охраняет, и готов тогда насадить ежей за пазуху всем, кого считает в этом виновным. Но если, Боже упаси, ничто не выручит и на него все же навалится красная напасть, то он сожмется, тоже покраснеет и будет стараться потрафлять на нового повелителя, молясь всем угодникам об его гибели, но не даст ни одного гроша и не сделает ни одного опасного жеста».

Московские толстосумы торжественно обещали поддержать выступление Корнилова, но ни ему, ни генералу Каледину гроша не удалось получить с них, даже для пропитания семейств арестованных по этому делу офицеров. Только унизительными просьбами смог Деникин добиться от богатейшего города Ростова двух миллионов «Керенскими» 3 на нужды Ледяного похода. Москва ответила на просьбу генерала Алексеева о денежной помощи готовностью отдать «все» для отечества, но дала 800 000 рублей в то время как представители иностранных держав присылали ему 10 000 000.

Корнет Марков 4 утверждает, что Царской семье не удалось бежать за невозможностью собрать необходимые для того средства, и лишь усиленными стараниями фрейлины Вырубовой, обегавшей все пороги, получались гроши, на которые питалась Царская семья в Тобольске и Екатеринбурге.

Генерал Кутепов 5 располагал не более чем двумястами тысяч франков, несмотря на достаточное количество богатых эмигрантов, проживавших в Париже.

И каждый раз, когда ход исторических событий призывал эту общественность к экзамену, она не выдерживала его, оставалась к этому совершенно равнодушной и продолжала вести народ от одного позорного поражения к другому, еще позорнейшему. Ни Цусима, ни революция, ни неслыханно позорно проигранная война, ничто не могло заставить обывателя отождествлять себя с государством, почувствовать себя его органической частью и отрешиться от своего равнодушия ко всему общественному.

Милюков, Родичев 6 , Керенский и прочие «передовые люди» наивно верившие, что достаточно свергнуть Царя, чтобы превратить вчерашнего обывателя в гражданина, упускали из виду только одно — природу этих людей. Они забывали, что создавшая эту природу культура, вырабатывалась столетиями, и что изменить ее не в состоянии была никакая революция.

А. Керенский вошел в анналы русской революции с эпитетом «главноуговаривающий», но из многих томов, которые составили бы полное собрание его словесных импровизаций, исторический интерес сохраняют только два слова: « взбунтовавшиеся рабы ». В этом гневном окрике и только в нем одном прозвучала реальная правда. Все остальные слова были не более как иллюзии его несчастного сердца.