Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Кроме того, искушенные наблюдатели обращали внимание на признаки стратегического перенапряжения мирового лидера. По сути дела, именно осознание этой истины привело прагматиков среди правящих кругов к решению положить конец «блестящей изоляции», чтобы, опираясь на соглашения с другими державами по региональным вопросам, сохранять возможность игры на нескольких «шахматных досках» одновременно. По всей видимости, творцы политического курса Великобритании столкнулись с трудной дилеммой: либо всеми силами поддерживать имидж либеральной, или «открытой империи», основанной на принципах свободной торговли и конкуренции, либо проводить ее постепенную реорганизацию по пути создания «империи — крепости», окруженной стеной запретительных импортных пошлин и защищенной системой оборонительных союзов [1145].

Как полагает большинство современных историков, истоки этого поворота следует искать в решении второго Кабинета Солсбери остаться в Египте в 1889 г. Оно знаменовало фактический отказ Лондона от поддержки территориального единства Высокой Порты и сотрудничества с центральными державами по этой проблеме [1146]. Как высказался сам Солсбери в одном из писем личного характера, датированном августом 1896 г., «не знаю, смогу ли я охарактеризовать нынешнее направление английской политики лучше, чем утверждением, что мы занимаемся медленным освобождением от опасных ошибок 1846–1856 гг.», имея в виду, прежде всего, конфронтацию с Россией и сохранение целостности Османской империи любой ценой [1147].

С другой стороны, сравнение различных точек зрения, которые можно найти в российской дипломатической переписке, убедительно демонстрирует тот факт, что военная партия при дворе, воодушевленная сравнительно легкой оккупацией Маньчжурии летом 1900 г., стремилась принудить Лондон отказаться от противодействия России в Восточной Азии. Вот почему большинство царских стратегов отвергло идею тройственного англо-японо-русского союза, озвученную, как отмечалось выше, одним из британских дипломатов в Петербурге на пороге XX в. Характерно, что Е.Е. Стааль докладывал Николаю II в ноябре 1901 г.: «Союз втроем с Великобританией и Японией сможет облегчить решение самых трудных вопросов на Дальнем Востоке, но, мне кажется, что отыскать формулу для подобного союза будет не легче, чем раскрыть квадратуру круга. К тому же этот союз, возможно, будет больше отвечать интересам Англии, чем нашим» [1148].

Царь согласился со своим представителем. Вот почему он, как уже отмечалось выше, отнесся негативно к инициативе премьер-министра Солсбери начать консультации по выработке соглашения, затрагивавшего Черноморские проливы, Центральную Азию и Дальний Восток. Более того, заключение англо-японского союза в 1902 г. только убедило самодержца в преждевременности сближения с Великобританией [1149].

Тем временем быстрое становление Германской империи как промышленной и торговой мировой державы побуждало Вильгельма II санкционировать реализацию обширной программы военно-морского строительства. Обеспокоенный вызовом британскому лидерству со стороны Берлина, Керзон писал Гамильтону 25 сентября 1901 г.: «Самым заметным фактором международного развития в ближайшую четверть века будет не прогресс России, который в любом случае неизбежен, или враждебность Франции, имеющая наследственный характер, а возвышение Германской империи за счет Великобритании; и я полагаю, что любой английский министр иностранных дел, который пожелает служить хорошо своей стране, не должен упускать из виду это соображение» [1150].

Пока стратеги и разведчики Соединенного Королевства традиционно концентрировали внимание на оценках российского военного потенциала или прогнозах дальнейшего укрепления франко-русского альянса, экономическое развитие Германии и ее политическое влияние на ситуацию в регионах Азии достигли такой степени, что это потребовало от экспертов в феврале 1903 г. подготовить меморандумы для членов Кабинета Бальфура [1151]. В результате некоторые из министров предложили отказаться от многолетнего противодействия намерениям России отобрать Черноморские проливы у Турции. «Это принесло бы, как указано выше, некоторые преимущества России на море, — гласила резолюция, принятая на заседании Кабинета 11 февраля, — но они теперь не окажут решающего влияния, как считалось когда-то» [1152].

Одновременно многие российские политики, дипломаты и публицисты также по иному стали расценивать роль Берлина в международных отношениях. Несмотря на влиятельную прогерманскую партию при петербургском дворе, включавшую некоторых великих князей, которые рассматривали любое действие российской дипломатии с точки зрения сохранения традиционных династических связей между Романовыми и Гогенцоллернами [1153], общественное мнение России постепенно приходило к выводу, что ее имперские интересы не совпадают с амбициями кайзера в регионах планеты. На этом фоне в дипломатических кругах возникало понимание необходимости ухода от традиционной конфронтации с Великобританией. Характерно, что еще в мае 1891 г. Ламздорф сделал следующую дневниковую запись: «Зиновьев (директор Азиатского департамента МИД. — Е.С .) полагает, что вся наша политика должна быть направлена на заключение соглашения с лондонским Кабинетом; время для этого, по его мнению, конечно еще не наступило, но он думает, что мы должны подготовлять (так в документе. — Е.С .) железнодорожные линии и материальные средства в Средней Азии. Средняя Азия представляет ту арену, на которой в более или менее близком будущем мы придем или к грандиозной борьбе, или же к соглашению, которое было бы шедевром дипломатического искусства!» [1154]

В этом смысле также показателен разговор известного английского журналиста У. Стэда с упоминавшимся Лессаром, который состоялся в 1899 г. Отвечая на просьбу собеседника сравнить отношение России к Британии и Германии, царский дипломат использовал следующую метафору: «Англия — это наш дурной кот, а Германия — наш дурной тигр. Вы можете царапаться и шуметь, как вам нравится, но вы никогда не вызовете больше, чем раздражение у России. С Германией не так. Обращение Германии с Россией во многих отношениях замечательно… Но Германия, если она когда-нибудь поссорится с Россией, может ударить ее по голове. Поэтому, раз нации должны соотносить свои расчеты со своими жизненными потребностями, а не с чувствами своего населения, Россия, которая пока еще пользуется расположением к ней Германии и презирает все гадости, которые пытается ей сделать Англия, никогда не сможет забыть того, что Англия не представляет для нее реальной угрозы, а Германия всегда обладает способностью ударить в ее сердце» [1155].