Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Суммируя сведения о русских политических миссиях, представленные в этой главе, нетрудно признать, что сторонники активизации России на азиатском направлении после завершения Кавказской войны явно брали верх в среде имперской военно-политической элиты. С другой стороны, масштабные народные восстания, которые потрясли основы Британской Индии и Цинского Китая наряду с перманентными внутренними смутами, расшатывавшими традиционные режимы в Персии, Афганистане и ханствах Центральной Азии, порождали иллюзию невысокого риска продвижения России к теплым морям. Проникнутые духом авантюризма и охваченные стремлением к быстрой карьере, представители военной элиты и офицеры пограничных гарнизонов выражали готовность немедленно приступить к захватам новых территорий во имя Царя и Отечества.

К началу 1860-х гг. административные структуры в центре и на местах фактически закончили подготовку к продвижению вглубь Азии: офицеры Главного штаба составили топографические карты театра кампании; большая часть войск, прошедших горнило крымской и кавказской войн, была переброшена поближе к границам среднеазиатских ханств; определенные улучшения наблюдались и в обеспечении полевых частей продуктами питания, боеприпасами и снаряжением, хотя Россия по-прежнему нуждалась в новых шоссейных и особенно железных дорогах, протяженность и плотность которых существенно уступала аналогичным показателям во Франции и Германии, не говоря уже о Великобритании [321].

Усиление напряженности в отношениях России и Коканда заставило Александра II избрать это ханство в качестве первой мишени для русского наступления. Дело в том, что Милютин вместе с генерал-губернаторами ряда военных округов, как отмечалось выше, неоднократно обращались к царю с предложениями соединить Сибирскую и Сырдарьинскую оборонительные линии, что потребовало бы аннексии широкой полосы кокандской территории. Один из высокопоставленных царских администраторов генерал-лейтенант Циммерман утверждал в 1861 г., что Россия непременно столкнется с угрозой возникновения «еще одного маленького Кавказа» в лице Кокандского ханства, поддержанного англичанами как «имеющего прямое сообщение с владениями Индии», если только правительство не предпримет срочных мер. По его мнению, единственным выходом из положения могло бы стать нанесение внезапного удара по кокандцам, «чтобы окончательно смирить их и сделать хана подвластным русского скипетру». Указывая то тот факт, что «завоевательная политика и постоянное стремление расширить торговые сношения создали величие и могущество Англии», Циммерман подчеркивал, что русский экспорт значительно увеличится после «большой экспедиции в Коканд», а вся торговля России с Центральной Азией оживится, как «оживилась торговля англичан и французов после пекинской экспедиции», то есть в результате разгрома Китая во второй опиумной войне [322].

Аналогичным образом в начале декабря того же года упоминавшийся генерал-губернатор Оренбурга и Самары А.П. Безак представил императору записку, в которой взвешивал все «за» и «против» русской экспансии на юго-восток. Его заключение касательно перспектив развития среднеазиатской торговли России звучало как суровое предупреждение: «Если англичане преуспеют в этом (то есть установлении своего влияния в Кокандском ханстве. — Е.С .) прежде, нежели мы утвердимся в Ташкенте и обеспечим сообщение через Коканд с Восточным Туркестаном, то они сделаются полновластными властителями Средней Азии, торговля которой вместе с торговлей Китайского Туркестана останется в их руках безвозвратно» [323]. Любопытно, что хотя в серии последующих рапортов Милютину тот же Безак выражал сомнение относительно успеха британской коммерции в ханствах, не исключая Коканда, в силу крайней бедности местного населения и, следовательно, низкого внутреннего платежного спроса на импортные товары, он неустанно призывал царское правительство приступить к немедленной оккупации дельты Амударьи и разместить там флотилию паровых судов для навигации вверх по реке [324].

Многие офицеры на местах разделяли эти взгляды. Один из них, подполковник Н. Казаков, прослуживший много лет в пограничных гарнизонах и командовавший кавалерийским полком в Оренбургском военном округе, 14 июня 1862 г. направил всеподданнейшую записку, изложив в ней свое видение ситуации. Как отмечал Казаков, «в Ташкенте, Коканде и в особенности в Бухаре есть уже много англичан, обучающих туземные войска военному ремеслу. Являются медные нарезные пушки, порох, холодное оружие, ситцы и даже шелковые материи английского произведения. Встречались переодетые англичане и в наших киргизских степях, что ясно доказывает стремление этой нации к владычеству в Средней Азии и далее». Он с тревогой писал, что «англичане зорко следят за тем, чтобы мы не захватили непочатые богатства Средней Азии; их радует и обнадеживает наша медлительность», хотя в англо-индийской прессе постоянно высказываются «ревность» к русским успехам и «опасения» относительно расширения влияния России на весь Средний Восток [325].

Два существенных соображения необходимо принять во внимание, когда речь идет о реакции русской военной элиты и полевых командиров на текущие события в Азии: позицию персидского шаха и польское восстание 1863 г., связавшее руки царского правительства в Европе.

Что касается Насир-у-Дина, то он делал все от себя зависящее, чтобы вытеснить из своих владений воинственные туркменские племена, совершавшие регулярные нападения на населенные пункты и купеческие караваны. В свою очередь карательные экспедиции войск шаха против воинственных соседей заставляли туркмен перенести свои грабительские набеги, или аламаны, с северо-восточных провинций Персидской державы на юго-восточные территории более слабого Кокандского ханства, что вызывало массовое недовольство населения, страдавшего к тому же от внутренних междоусобиц [326].

С другой стороны, несмотря на восстание в Царстве Польском, русские стратеги предполагали открыть военные действия против этого ханства прежде, чем оно станет легкой добычей соседних азиатских государств, вроде Бухарского эмирата, или окажется в орбите Великобритании. 4 июля 1863 г. Игнатьев, возглавивший Азиатский департамент МИД, представил свои аргументы Милютину: «Если бы они (англичане. — Е.С .) были убеждены, что мы сами перейдем в наступление и доберемся рано или поздно до Индии, то ценили бы дружбу с нами» [327]. Две недели спустя, 17 июля 1863 г., генерал предлагал парадоксальным образом сочетать военные действия против центральноазиатских ханств с патрулированием морских путей и заключением союза с Персией, Афганистаном и даже мусульманским населением Индостана против Британии [328].