Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

В самом деле, помимо своих прямых обязанностей, Петровский создал целую сеть тайных агентов для сбора сведений не только об изменении ситуации в Синьцзяне, но и на Памире. Он явился пионером в разработке оригинальной схемы рекрутирования и последующего обучения разведчиков из числа местных жителей, которую представил на усмотрение министра иностранных дел Н.К. Гирса в феврале 1887 г. Любопытно, что Петровский даже подготовил памятку для туземных агентов с перечислением основных вопросов, интересовавших политическую и военную разведку России [596]. К сожалению, МИД не поддержал его инициативу, хотя один из самых опытных специалистов штаба Туркестанского военного округа Н.И. Нотович, который, как и Петровский, принимал участие в Большой Игре, очень высоко оценивал вклад генерального консула в проведение агентурной разведки на границах Российской империи [597]. Неслучайно упоминавшийся Кобольд во время своей памирской экспедиции 1897–1898 гг. был особенно потрясен прекрасной осведомленностью многих российских офицеров о событиях на Среднем Востоке. «Это я связываю с обширной системой шпионажа, которая поддерживается российским правительством по всей индийской границе», — написал путешественник в своей книге о путешествии по просторам Центральной Азии [598].

Впоследствии появились различные оценки результатов англо-русского соперничества на территории Восточного Туркестана. К примеру, 5 декабря 1884 года полковник Генерального штаба Белявский, адресуя свой доклад военному министру П.И. Ванновскому, обрисовал контуры стратегии России следующим образом: «Западный Китай составляет самую слабую часть Китайской империи, так как эта обширная пустынная область населена враждебным китайцам мусульманским населением, неоднократно поднимавшим знамя восстания… Естественные условия Восточного Туркестана, отделенного значительными пустынными пространствами от внутренних населенных и производительных местностей Небесной империи, крайне затрудняют для китайцев оборону этого района и сосредоточение в нем войск; но вместе с тем те же условия лишают и наше наступательное движение в этом направлении серьезного военного значения, так как подобное движение за отсутствием первостепенных целей не может повести к решению борьбы в нашу пользу. Поэтому высказывалось [мнение], что в случае борьбы с Китаем этот театр войны будет иметь только второстепенное значение» [599].

Среди стратегов и аналитиков находились даже такие «военные умы», которые полагали, что Кашгария неизбежно попадет в руки России подобно спелому яблоку, поскольку влияние последней на Восточный Туркестан преобладающее, а ненависть мусульманских подданных к цинским властям будет со временем только усиливаться [600].

Примечательно, что англо-индийская пресса вспомнила о кризисе вокруг Или в связи с событиями в Закаспийской области, анализ которых будет представлен ниже. Так, газета Пайонир Мейл опубликовала 26 июля 1885 г. статью под заголовком «Англо-китайский союз». Ее автор вернулся к идее превращения Кашгарии в «новый фронт» борьбы против экспансии России: «При условии того, что мы находимся на хорошем счету у китайского правительства и пользуемся расположением мусульман в Азии, мы смогли бы превратить Тянь-Шань в непреодолимый барьер для русских, по крайней мере, до Кашгара на западе; мы также смогли бы создать военные поселения в Кашгарии и таким образом усилить нашу власть в Афганистане. Далее, заключив союз с Персией и Турцией, мы получили бы все основания надеяться на изгнание русских из Туркестана и Армении (sic!)» [601].

Хотя российские и британские путешественники, такие как Н.М. Пржевальский, Б.Л. Громбчевский и П.К. Козлов, или Н. Илайэс, А. Хози и Ф. Янгхазбенд, не говоря о многих других бесстрашных искателей приключений, продолжали пересекать пустыни и преодолевать горные хребты Восточного Туркестана [602], после урегулирования Илийского кризиса этот регион стал постепенно терять свое значение в качестве одной из главных «площадок» Большой Игры. Внимание мирового сообщества оказалось вновь привлечено к Синьцзяну спустя полвека — в 1930-х гг., когда массовые восстания мусульман Восточного Туркестана привели к провозглашению Уйгурской Республики под неофициальным советским контролем. Проблема самоопределения народов, проживающих в западных регионах КНР, остается нерешенной и сегодня. Однако она требует отдельного рассмотрения.

Затишье, наступившее в Восточном Туркестане после нескольких бурных десятилетий, позволило царскому правительству перенести акцент на другие стратегические зоны Восточной Азии, и, прежде всего, Афганистан, который на протяжении десятилетия — со второй половины 1870-х до середины 1880-х гг. — выступал основным раздражителем в русско-британских отношениях.

Чтобы лучше понять общую международную ситуацию того времени, полезно вспомнить об острой фазе соперничества держав на Балканах, Ближнем Востоке и в Африке. Прежде всего, как уже отмечалось выше, усиление напряженности вокруг черноморских проливов, а также национально-освободительное движение в населенных славянами балканских провинциях Османской империи дестабилизировали баланс сил на европейском субконтиненте. «В общем, Россия для славян Европы есть средство, а не цель(выделено в тексте документа. — Е.С .), — отмечал начальник Азиатской части Главного штаба хорошо знакомый читателю полковник А.Н. Куропаткин в записке от 18 марта 1879 г. — Раз, достигнув при помощи России автономии, или независимости, славянские земли при всякой дальнейшей попытке со стороны России руководить ими не только отнесутся к нам недоверчиво, но даже весьма легко могут перейти на сторону наших врагов». Чтобы исключить такой сценарий, автор записки вновь обращал внимание высшего руководства на необходимость окончательного решения проблемы турецких проливов в контексте соперничества с Британией: «Владея Босфором, подчеркивал Куропаткин, — мы сделаемся неуязвимы для Англии и будем иметь более других шансов владеть и всем Балканским полуостровом как в политическом, так и в экономическом отношениях» [603].

Открытие военных действий между Россией и Турцией 27 апреля 1877 г. и последовавшее стремительное наступление царских армий через Балканы к проливам шокировали европейских политических деятелей при том, что многие представители общественности с пониманием и симпатией относились к освободительному движению славян против гнета турок, желая ухода последних с Балкан. «Если русские достигнут Константинополя, королева будет чувствовать себя настолько униженной, что она предпочтет немедленное отречение от престола», — писала Виктория премьеру Дизраэли, заклиная его «быть храбрым» в случае открытой конфронтации с русскими [604]. Властная элита Великобритании серьезно опасалась, что дальнейшая консолидация позиций России в Восточном Средиземноморье, а также ослабление турецкого контроля над Ближним Востоком будут иметь эффект «домино» для развития ситуации в Персии, Афганистане, а, в конечном счете, и в Индии. Еще за два года до начала русско-турецкой войны посол в Петербурге А. Лофтус поделился с лордом Дерби, занимавшим в середине 1870-х гг. пост министра иностранных дел, своими соображениями о возможной трансформации геополитического ландшафта на Среднем Востоке: «По информации из частных источников, которые мне доступны, я склонен полагать, что русское правительство имеет намерение сформировать независимое государство в провинции Герат, нарушающее суверенитет Афганистана, и договорилось с Персией подчинить своей власти туркменское племя теке. Если же создание независимого государства окажется неосуществимым, то они (русские. — Е.С .) могут попытаться заручиться полной поддержкой Персии, позволив шаху надеяться на завоевание Герата с окружающими его районами в качестве вассального владения Аб-дур Рахмана (будущего эмира Афганистана. — Е.С .), который содержится русским правительством в Самарканде» [605].