Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Сообщения остальных русских путешественников, совершавших поездки в область Памира, таких, как Потанин, Покотило, Нотович, братья Грум-Гржимайло и других, вместе с донесениями Петровского из Кашгара привели царское правительство к выводу о том, что пришло время прочно закрепить этот горный край за Россией, вытеснив оттуда не только слабых китайцев, но и англичан, стоявших за спиной афганского эмира. Историческим обоснованием подобных претензий, по мнению российских экспертов, могла стать прежняя вассальная зависимость памирских ханств от Коканда, вошедшего в состав Романовской империи [792]. Военные администраторы разных уровней на местах поддерживали планы оккупации Памира из стратегических соображений. Так, один из них штаб-капитан Скерский рекомендовал правительству аннексировать область по двум главным причинам: первой, для создания угрозы Бадахшану с отвлечением афгано-британских сил на его оборону и второй, чтобы отрезать Афганистан от Британской Индии в случае русско-английского конфликта [793].

Со своей стороны, военные аналитики в Лондоне и Калькутте сосредоточили внимание на проблеме закрытия последней бреши в оборонительной линии на северо–3ападе Раджа . В качестве типичного примера комментариев и рекомендаций, которые получало британское и индийское правительства, укажем на серию статей упоминавшегося Джорджа Керзона, известного путешественника, государственного и общественного деятеля. Именно на волне шумихи вокруг Памира он выступил с обновленной концепцией «научной границы» между владениями двух империй в Азии. Разделяя опасения касательно неизбежного, по его мнению, похода русских на Индию, Керзон, который сумел пересечь верхом все северо–3ападное пограничное пространство Афганистана и Индии в 1887–1888 гг., утверждал, что «в конкретном случае северо–3ападных рубежей Индостана понятие «научная граница» фактически означает пограничную линию, проведенную на дальнем расстоянии от горных проходов, которые ведут в долину Инда, вместо рубежной черты, которая исключала бы эти перевалы из владений Британии» [794].

С его точки зрения, существующая граница России в Центральной Азии не могла рассматриваться как «научная». Поэтому царское правительство было заинтересовано в достижении пределов, являвшихся таковыми в силу комбинации физических, этнографических или политических факторов. Согласно взглядам Керзона, вероятными территориями дальнейших русских захватов могли стать Кашгария, «наиболее подверженная влиянию России часть Цинской империи», и верхнее течение Окса на Памире, где искусственный характер российского фронтира казался наиболее очевидным. По мнению британского эксперта, который отрицал наличие у него стремления «приписать российской политике какие-либо зловещие мотивы в духе Макиавелли», хотя считал, что продвижение вперед «царизма» должно быть остановлено англичанами, Уайтхоллу следовало сотрудничать со своим соперником, насколько это возможно, «в великой работе по подчинению Востока Западу» [795].

Хорошо известно, что концепция Керзона, развитая им позднее в объемистом труде о политике России и Англии в Центральной Азии, оказала значительное влияние на внешнеполитический курс лондонского Кабинета, поскольку многие государственные деятели, ученые и военные аналитики указывали на скрупулезность проведенного им исследования всех гипотетических направлений русского вторжения в Индию, включая маршруты, пролегавшие через Памир. Типичным в отношении последних выступало мнение полковника Э. Эллеса, помощника генерал-квартирмейстера по Разведывательному отделу в Индии: «В 1888 г. индийское правительство в послании министру по делам Индии пришло к выводу, что значение Хунзы заключается в возможности достичь из нее Восточного Туркестана через тогда еще неисследованные горные проходы, а также в разрыве между территориями Афганистана и Китая, находившемся к северу (от Хунзы. — Е.С .) в районе Киликского прохода. Прорвавшись через этот разрыв или став хозяевами Кашгарии вместо китайцев, русские могли бы в любое время приобрести очень неудобные (для англичан. — Е.С .) права на Канжут (Хунзу), если ранее сюзеренитет Кашмира над ним не будет обеспечен» [796].

Для наблюдения за русскими и китайскими интригами на Памире индийское правительство в 1889 г. восстановило пост британского политического агента в Гилгите, первоначально учрежденный во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг., но ликвидированный после ее окончания. Кроме того, задача снабжения пограничных гарнизонов отныне возлагалась на Кашмирские имперские войска — новый вспомогательный контингент в составе англо-индийской армии, личный состав которого, кроме офицеров, рекрутировался среди населения Кашмира — союзного Англии княжества на северо–3ападе Индостана. Таким образом, отдельные элементы системы обороны Индии, предложенной Ч. Макгрегором, начали приобретать реальные очертания [797].

Однако правители Пенджаба и Кашмира не оставляли попыток вести «двойную игру», тайно обращаясь к российскому императору с просьбами о поддержке. Один из них, Дулеп Сингх, младший сын Ранжит Сингха, объединителя Пенджаба в период первой англо-афганской войны, о котором мы упоминали в предыдущих главах, совершенно неожиданно для царских властей прибыл на территорию Русского Туркестана в 1887 г. В своем послании Александру III этот индийский принц утверждал, что он представляет большинство владетельных особ Раджа и от их имени просит царя стать новым сюзереном Индостана. Согласно Дулеп Сингху, почти все индийские принцы ненавидят британское правление и могли бы выступить на стороне русского экспедиционного корпуса в случае вторжения, выставив вспомогательную армию в 300 тыс. чел., чтобы изгнать англичан с территории полуострова. В конце письма наследник пенджабского престола предлагал направить в Радж двух-трех опытных офицеров, владеющих английским языком, чтобы убедиться в искренности сделанного им заявления [798].

Как справедливо писал один историк разведки, «обеспокоенность правительства Индии насчет того, что Россия могла бы использовать жалобы индийских принцев, достигла своего апогея в период, когда вице-королем являлся лорд Дафферин (1884–1888 гг.). На короткое время казалось, что появились шансы для проникновения русских в ключевой по своему стратегическому значению Пенджаб» [799].

После истечения срока пребывания Дафферина на посту вице-короля в ноябре 1888 г. «среди бури недовольства подданных Ее Величества», вызванной его неудачным правлением, ситуация, однако, не претерпела значительных изменений [800]. Несмотря на сдержанную реакцию царских властей в отношении обращений индийских принцев, британская разведка подозревала русских в стремлении расширить шпионскую деятельность как внутри Раджа , так и на его внешних границах. Так, 12 ноября 1891 г. министр по делам Индии лорд Кросс поддержал негативное мнение нового вице-короля лорда Лэнсдауна о перспективах поездки двух царских офицеров — графа Кройца и барона Нольде: «Вы совершенно правы в том, чтобы не допускать их в Кашмир, хотя мне вообще не нравятся русские в Индии. Каким бы ни была сфера их деятельности, всегда имеется скрытая истинная цель, поэтому, чем меньше мы встречаемся с ними, тем лучше» [801].