Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Как это бывало и ранее, осложнения в Азии вновь вызвали волну возбужденного патриотизма, получившего на берегах Темзы наименование джингоизм, которая захлестнула обе империи. Один из самых известных русских политических эмигрантов князь П.А. Кропоткин рассказывал, что призрак континентальной коалиции, которую лондонский Кабинет собирался сколотить, чтобы вести войну против России в Азии, не оглядываясь на нерешенные европейские проблемы, просто витал в воздухе и живо обсуждался в кругах эмиграции [745]. «Весь мир, европейский и азиатский, — передавал царившие апокалипсические настроения российский журналист С.Н. Южаков, — давно ожидает этой войны и давно почитает ее неизбежной. Она и будет. Сегодня ли, завтра, или еще позже, из–3а Пенде, из–3а Кореи, из–3а Босфора, или из–3а дипломатической щепетильности, но она будет, — это все знают и чувствуют, хотя и не все высказывают и не все сознаются» [746].

«Ястребы» при петербургском дворе и многие генералы на местах выступали за твердость в отношениях с Лондоном. К примеру, генерал-губернатор Туркестана Н.О. Розенбах забрасывал императора паническими докладами о секретных визитах офицеров британской военной разведки в Бухару на протяжении весенних месяцев 1885 г. [747]Несмотря на опровержения, поступавшие из Форин офис, Гире информировал посла в Англии Стааля о планах российского Главного морского штаба минировать бухту Владивостока в качестве ответа на превентивные мероприятия, которые британцы осуществляли в Гонконге [748]. 27 апреля 1885 г. военный министр П.С. Банковский обратился с запросом в морское ведомство о возможности транспортировки дополнительной живой силы на среднеазиатский театр военных действий судами Каспийской морской флотилии [749]. Высшее военное руководство вернулось к рассмотрению планов организации крейсерской войны на линиях коммуникаций между метрополией и ее доминионами — Канадой и Австралией, а также Индией и Китаем, о разработке которых говорилось в предыдущих главах [750].

30 мая 1885 г. бывший посол в Константинополе, а затем директор Азиатского департамента МИД тайный советник И.А. Зиновьев сказал О. Новиковой, известной на Британских островах представительницы российской общественности: «Англия не прекращает своих обманных трюков. Вместо того, чтобы честно объединиться с нами и составить общую силу с Россией в глазах азиатских народов, она сейчас вооружает Герат против нас» [751].

Тем временем в Великобритании авторы секретных меморандумов и газетных статей выступали с различными рецептами противодействия российскому продвижению в Закаспийской области, будь то отзыв посла из Петербурга, принуждение персидского шаха к протесту против захвата Россией туркменских земель, отправка эскадры боевых кораблей в Персидский залив, строительство железной дороги от морских портов на юге Персии до Тегерана или даже инспирирование воззвания афганского эмира ко всем мусульманам начать «священную войну» с «неверными» в Туркестане [752]. Так, составители одного из докладов, подготовленных экспертами британского Адмиралтейства для Кабинета в мае 1885 г., предусматривали скорейшее создание морской базы в Корейском проливе, а также обеспечение защиты торговых судов от нападений противника путем патрулирования морских путей и организации конвоев силами легких крейсеров [753]. Но даже в период апогея военной истерии здравомыслящие государственные деятели Альбиона высказывали скептицизм по поводу шумихи в общественном мнении и джингоистской пропаганды: «Внимание публики целиком поглощено перспективами войны с Россией, — писал в письме к другу упоминавшийся Р. Эшер, будущий секретарь Комитета имперской обороны. — Со своей стороны, я не верю в то, что ее цель — Индия. Поэтому я не вижу причины, почему, если война сейчас не начнется, мир (в Азии. — Е.С .) не может быть сохранен до тех пор, пока она не вспыхнет в Восточной Европе, где у нас, в любом случае, есть союзники, которые в настоящий момент для нас недоступны» [754].

Даже Таймс рассматривала в качестве единственного способа предотвратить дальнейшую эскалацию напряженности возобновление работы совместной комиссии на российско-афганской границе [755]. Как много позднее один царский дипломат охарактеризовал состояние русско-британских отношений весны-лета 1885 г., «можно только удивляться, как мир был тогда сохранен» [756].

Падение либерального Кабинета в июне того же года под огнем критики оппонентов за просчеты во внутренней и внешней политике, как ни странно, снизило напряженность между Россией и Великобританией, хотя среди высших сановников царя по-прежнему находились лица, которые лелеяли мысль о вооруженной борьбе против англичан [757]. Однако начавшаяся перегруппировка держав и интриги Германии беспокоили как Англию, пребывавшую на международной арене в «блестящей изоляции», так и Петербург, неуверенный в эффективности поддержки центральными державами или Францией своей азиатской политики. Определенную роль играли и нарастающие опасения у части военно-дипломатической элиты Соединенного Королевства по поводу того, что не Россия, а, возможно, Франция в Африке и Германия в Азии представляют для империи наибольшую угрозу [758].

Все это заставило обе державы предпринять усилия к скорейшему мирному урегулированию инцидента в Пенде. Поэтому пограничная комиссия, как и рекомендовала Таймс , возобновила работу в форсированном режиме, что позволило сторонам уже 22 сентября 1885 г. подписать основной протокол, хотя работа экспертов на местности продолжалась еще три следующих года, поскольку демаркация некоторых спорных или труднодоступных участков местности потребовала продолжительного времени [759]. По условиям соглашения, оазис Пенде, старейшины которого явились после боя у Таш-Кепри к генералу Комарову с просьбой принять их в подданство Белого Царя, отошел России, а стратегически важный Зульфикарский проход остался во владениях афганского эмира [760]. Важно отметить, что почти одновременно с достижением общей договоренности по русско-афганской границе англичане смогли добиться от персидского шаха согласия на заключение конвенции, аналогичной по содержанию русско-персидскому документу 1881 года. Однако англо-персидская конвенция, подписанная 30 сентября 1885 г., исключала возможность свободного прохода через персидскую территорию для войск любой державы [761].

Таким образом, хрупкое равновесие, установившееся к середине 1880-х гг. между Россией и Великобританией в Азии, означало стратегический тупик Большой Игры. Он был вызван «способностью каждой из сторон оказывать давление на другую» при возникавших чрезвычайных обстоятельствах, как верно заметил американский историк [762]. Обеим державам удалось сохранить и даже усилить свои стратегические позиции в Центральной и Восточной Азии, достигнув на большинстве так называемых «ничейных территорий» естественных рубежей. При этом, как это ни выглядело парадоксальным, обратной стороной усиления их позиций явилось снижение уровня русской угрозы Индии, а британской — Туркестану. Реализм или, если угодно, здоровый прагматизм постепенно вытеснял старые предрассудки. На место «политики отчаяния», как определил постоянное враждебное соперничество один британский дипломат, приходило трезвое понимание и признание интересов друг друга. «Я не апологет России и не испытываю сомнений относительно коррупции и угнетения, которые столь часто характеризуют ее режим, — признавал все тот же дипломат в письме к лорду Хартингтону, — и часто может быть, что ее стремления такого рода, которые нам следует справедливо осудить и противодействовать; но она, при всем прочем, является великим фактором, и следует помнить, что с российской точки зрения, Англия может естественным образом рассматриваться как главное препятствие к достижению некоторых наиболее вожделенных предметов ее национальных чаяний» [763].