Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Последовательное продвижение русских войск от одного укрепленного пункта туркмен к другому, включая Ашхабад, существенно ослабило их сопротивление. Хотя, как отмечалось ранее, царские дипломаты успокаивали Форин офис заявлениями о том, что у России отсутствуют планы занятия Мерва, члены лондонского Кабинета прекрасно понимали неизбежность падения последнего независимого оазиса в скором будущем, принимая во внимание указ нового императора Александра III об аннексии земель текинцев, обнародованный 24 марта 1881 г. [704]

Во второй половине того же года уже знакомый читателю полковник Н.И. Гродеков и П.М. Лессар, по образованию военный инженер, перешедший на службу в дипломатическое ведомство, отправились в экспедиции по Закаспийской области и Хорасану для прояснения ситуации, сложившейся в результате зимней кампании Скобелева [705]. Помимо сбора информации и топографической съемки местности, эти поездки сыграли свою роль в ускорении русско-персидских переговоров о делимитации границы между двумя странами. Конвенция, подписанная 21 декабря 1881 г., оставаясь неизвестной англичанам вплоть до 1884 г. [706]Петербург и Тегеран устанавливали пограничную линию по реке Атрек, впадающей в Каспийское море, и далее на восток вдоль горного хребта Копетдаг. Так завершился процесс территориального размежевания между Российской империи и шахской Персией, начало которому положили походы Петра I в регион южного Каспия еще в первой четверти XVIII в. Другие пункты конвенции провозглашали невмешательство Тегерана в дела туркменских племен и предоставляли право русским войскам на свободный проход через персидскую территорию в случае новых осложнений в Закаспийской области. Согласно статье VII, царское правительство резервировало за собой возможность получать аккредитацию для своих политических агентов в пограничных городах Персии [707].

Русско-персидская конвенция 1881 г., освободив местных жителей от постоянных набегов воинственных туркмен, буквально опустошавших многие населенные пункты в соседних районах Персии и Афганистана [708], заложив основы для быстрого распространения русского политического, экономического и культурного влияния на севере Ирана. С конца 1870-х — начала 1880-х гг. все больше и больше предпринимателей, торговцев и финансовых дельцов приезжали в эту страну, чтобы инвестировать средства в промышленные концессии; царское правительство учредило Русско-Персидский банк; консулы и политические резиденты России разместились в провинциальных центрах; русские врачи помогали властям в борьбе против эпидемий холеры и чумы; наконец, в Тегеране с 1879 г. началось формирование специальной казачьей бригады, состоявшей из 2 тыс. хорошо вооруженных кавалеристов и предназначенной стать личной гвардией шаха [709].

После подчинения туркмен-текинцев некоторые аналитики в России высказывали мнение о необходимости завершить операции в Закаспийской области, остановиться на достигнутых рубежах и закрепить их в диалоге с британцами. Так, Л.Ф. Костенко в военно-статистическом обзоре Туркестанского края, переведенном на английский язык и опубликованном британскими властями в Калькутте, указывал: «Особенно выгодным для нас будет иметь соседом такую сильную и влиятельную державу, как Англия. Страх англичан перед нашим приближением в их индийской границе постепенно исчезнет, когда они убедятся, что ни амбициозные проекты, ни эгоистические расчеты руководят Россией в ее поступательном движении в Центральной Азии, но единственное желание умиротворить этот регион, придать импульс его производительным силам и открыть кратчайший путь, по которому товары из ее (России. — Е.С .) туркестанских владений будут поступать в европейскую часть ее империи» [710].

В то же время уже упоминавшийся Ч. Марвин, британский журналист, который совершил несколько поездок по Российской империи и имел возможность побеседовать с рядом государственных деятелей и генералов, оценивал в 1882 г. перспективы достижения компромисса между Лондоном и Петербургом по азиатским делам следующим образом: «Большим недостатком для Англии и России является то обстоятельство, что политические обозреватели каждой из стран так мало знают друг о друге. Даже нерегулярное общение рассеяло бы многие из ошибочных представлений, которые ограничивают дружеские отношения двух народов. Большинство англичан, пишущих о Центральной Азии, лично не знакомы с Россией и не знают русского языка. Большинство из них, прослужив в Индии, судят о центральноазиатской проблеме с индийской точки зрения, но они не имеют представления о русском взгляде на этот вопрос, кроме искаженных сведений, которые появляются в газетах» [711].

Вице-король Индии лорд Райпон излагал близкие, хотя и более осторожные, взгляды на изменение ситуации в Азии. Высмеивая традиционную британскую русофобию, он писал лорду Хартингтону: «Я думаю, что страхи перед вторжением русских в Индию при всех обстоятельствах сегодняшнего дня — химера чистой воды, и я отвергаю их сразу же по практическим соображениям. Больше справедливости я усматриваю в утверждении, что с приближением русских к нашим границам они смогут, будучи с нами в плохих отношениях, попытаться вызвать недовольство и осложнения путем интриг внутри наших владений; отсюда настоящая проблема заключается в том, как лучше всего подготовиться и защититься от этих интриг?» [712]

Однако адепты силовой политики среди военно-политической элиты России считали, что пока рано успокаиваться на достигнутом. Словно в подтверждение мнения лорда Райпона, генерал-майор Столетов по возвращении из трехмесячной командировки в Индию для сбора информации о состоянии ее вооруженных сил докладывал Милютину 3 марта 1880 г.: «Чтобы произвести общий взрыв в Индии, нужен какой-нибудь новый веский фактор, а именно: или наша война с Англией, или решительные неудачи англичан в Афганистане (чего нельзя ждать без нашей, по крайней мере, негласной помощи оружием и волонтерами), или война Англии с Турцией или Персией» [713].

Точка зрения хорошо знакомого читателю М.Г. Черняева, назначенного на пост туркестанского генерал-губернатора в 1882 г. после кончины Кауфмана, совпадала с мнением Столетова. В беседе с Ч. Марвиным Черняев заявил, что «Россия не имеет планов и не стремится вторгнуться в Индию, но, если вы спросите, возможно ли вторжение или нет, я должен ответить утвердительно, хотя признаю, что эта задача не из легких» [714]. Аналогичным образом, новый наместник на Кавказе князь А.М. Дондуков-Корсаков посылал в Петербург один меморандум за другим, убеждая царя в том, что России непременно следует играть роль самой влиятельной державы на Востоке, принуждая Англию быть более покладистой в других регионах мира, и, прежде всего, в европейских делах [715].