Джонатан Шепард - Начало Руси. 750–1200

Нужно, впрочем, заметить, что, как бы ни был остроумен закон, придуманный И. Шевченко, он не может служить универсальным критерием при отборе материала для исторического повествования. Слишком большое им увлечение может привести от одной крайности к другой, от унылого перетасовывания одних и тех же фактов к порочной задаче предложить по каждому поводу свое непременно оригинальное решение. Утомительное и часто безрезультатное обсуждение в научной литературе какой-то проблемы не всегда означает, что эту проблему можно молча отложить в сторону. К числу подобных проблем относится вопрос об этническом составе древнейшего Русского государства, который иногда вызывал и вызывает нездоровый и псевдонаучный интерес, часто с националистической подоплекой. Вместе с тем вынесение данной проблемы на периферию изложения, — решение, объясняющееся гипернорманистской позицией авторов, создает вокруг русов, чья история является главным предметом исследования, своего рода этнический вакуум. С этой точки зрения книгу «Начало Руси» полезно читать параллельно с неоднократно упоминавшимися в этих заметках «Очерками» В. Я. Петрухина и Д. С. Раевского, в которых рассматривается с точки зрения этнографии тот же исторический период, что и в книге С. Франклина и Дж. Шепарда.

Аналогичная ситуация имеет место в вопросе о социальной дифференциации Киевского общества, положение низших слоев которого в течение многих лет служило главным направлением в изучении Киевской Руси, особенно в русле марксистско-сталинской концепции, с ее конечной задачей определить социальный строй Русского государства как феодальный. С. Франклин и Дж. Шепард справедливо замечают по поводу споров, касающихся этого вопроса, что большинство из них «находится на ложной стороне того, что разделяет гипотезу и догадку. Общие реконструкции, столь часто используемые советскими историками, часто заходят в интерпретации доступных нам источников гораздо дальше того, что эти источники могут сообщить. Так объясняется, почему разные историки выдвигали прямо противоположные теории, определяющие даже основную схему социальных отношений». Спор о феодализме в Киевской Руси фактически является спором о словах. Однако снятие самой проблемы о положении зависимых сословий в киевском обществе приводит к аберрации наших представлений об этом обществе. Воспользовавшись образами, в которых формулируется «закон собаки и леса», позволим себе заметить, что чрезмерный интерес собак к какому-то дереву еще не означает, что это дерево само по себе и ни при каких обстоятельствах не заслуживает внимания. Кстати, названные случаи злоупотребления шуточным законом в какой-то мере пересекаются. Те народы, в среде которых разворачивалась деятельность скандинавов-русов, особенно на первых порах, находились преимущественно на низших ступенях социальной лестницы. [926] Ср. Петрухин В. Я. [Рец. на кн.: Franklin S., Shepard J. The Emergence of Rus]. C. 123.

Сказанное — не столько критика, сколько комментарий непредубежденного переводчика. Полагаем, что читатель с интересом познакомится с теми смелыми и оригинальными ответами на многие наболевшие вопросы древнейшей русской истории, которые предлагают С. Франклин и Дж. Шепард. Свободная форма изложения, в частности, отказ от последовательного изложения событийной истории во многом определяется свободным и непредвзятым подходом к ее предмету. Конечно, остроумные догадки и гипотезы не могут компенсировать скудости источников, особенно ощутимой в отношении самого первого этапа в истории русов. Отсюда — и это тоже наблюдение переводчика — насыщенность текста книги модальными глаголами, выражающими разную степень предположительности каждого из выводов. Между прочим, эту особенность книги С. Франклина и Дж. Шепарда непросто передать средствами русского языка, в котором, как известно, отсутствует модальность как грамматическая категория. Утомительно было бы читать в каждой фразе такие слова, как «вероятно», «пожалуй» и проч. Скудость источников не может быть компенсирована и эрудицией авторов, которая заслуживает самой высокой оценки. Можно уверенно сказать, что в книге «Начало Руси» приняты в расчет все новейшие исследования по истории государства русов, которые, и это особенно касается археологии, значительно модифицировали традиционные о ней представления.

Следует, с другой стороны, подчеркнуть, что не все пробелы в древнейшей истории Руси можно списать на ограниченность источниковедческой базы. Позиция здравого смысла, на которую часто становятся авторы и которая, хотя и самая естественная, оказалась скрыта под напластованиями ученой литературы, — эта позиция во многих случаях позволяет дать наиболее убедительные ответы на наиболее запутанные вопросы. Такова позиция С. Франклина и Дж. Шепарда при обсуждении столь важной проблемы, как распределение власти внутри клана Рюриковичей. В противоположность своим предшественникам, которые выдвигали более или менее остроумные гипотезы о теоретических основах, определявших порядок наследования власти представителями все более ветвящейся семьи, авторы книги утверждают, что заранее придуманных правил не существовало. Представители ближнего и дальнего круга князей-русов отыскивали прецеденты и давали им задним числом теоретическое и моральное оправдание по мере того, как сама жизнь ставила перед ними новые задачи. Даже такие программные документы, как «завещание» Ярослава Мудрого или решения Любечского съезда 1097 г., были продиктованы сиюминутными коллизиями и не мыслились как директивы универсального значения.

С позиции здравого смысла рассматривается и вопрос об объеме литературного наследия киевской эпохи, вопрос, вызвавший в последнее время нездоровый ажиотаж. В частности, определив весьма ограниченный набор переводных памятников, получивших хождение в русской письменности, иные специалисты по русским древностям делают дальше вывод о культурной отсталости русов или пытаются обнаружить конфессиональные препятствия для более широкого восприятия византийской литературы. Как доказывается в книге; некорректной является сама постановка этого вопроса. Ибо, во-первых, русы отличались от византийцев в культурном самосознании, так что мир эллинистической культуры и мир императорского Рима были им равно далеки и чужды. Наличие непрерывающихся связей с Византией позволяет думать, что у новообращенного народа было много возможностей познакомиться с плодами византийской эрудиции. Если русы не восприняли этой эрудиции, то «не по неспособности, а из-за отсутствия заинтересованности». Во-вторых, импортировать в Киев классические памятники христианской письменности не было нужды, так как «все тексты первой необходимости уже были подготовлены в другом месте, в Болгарии». Славянский язык был наднациональным языком, и «вопрос о том, кто, где и когда выполнил тот или другой перевод, оставался простой формальностью».