Коллектив авторов - Вера и личность в меняющемся обществе [litres]

Автобиографии Кожевникова и Чуракова заканчиваются однотипно. Их также объединяет одинаковая общая структура: трехчастное деление биографии, в которой обращение составляет ключевой перелом. Оба писали с точки зрения своей позиции обращенных, оба оценивали жизнь до обращения в негативном ключе, однако не отделяли от своего жизнеописания. Внешние различия связаны лишь с тем, что Кожевников принадлежал к старообрядцам-поповцам, тогда как Чураков до своего обращения был беспоповцем. Если жизнь Кожевникова призвана иллюстрировать богословские противоречия у поповцев, Чураков живописует свою прошлую жизнь духовного «странника», в бесплодных поисках которого можно показать разделения внутри старообрядчества. Прибежищем для обоих смогла стать лишь православная церковь. Обе автобиографии могли служить для дискредитации старообрядчества, показывая, что миссия среди староверов приносит свои плоды – как раз наиболее ревностные старообрядцы оказываются благодатной почвой для учений православной церкви.

Изменения видны лишь во внутренней структуре. Если Кожевников рисовал обращение как чудо, то с Чураковым оно произошло благодаря чтению и рациональному суждению. Эту перемену можно видеть во всех крестьянских историях обращения в целом. Несмотря на использование традиционных элементов агиографического нарратива, на задний план отступают объяснения, которые видят движущие силы собственной жизни лишь в судьбе, заданной Богом, злыми силами и социальным происхождением. В этом смысле можно задаться вопросом о правомерности диагноза неизменности представлений о причинно-следственных связях, которые выдвинул Леонид Херетц для крестьян «вообще» в поздней Российской империи [808]. В крестьянских автобиографиях, которые использовали нарратив обращения для своего жизнеописания, задавались критические вопросы о своем происхождении и отеческой вере, самоидентификация происходила в социальных, политических и религиозных контекстах по собственному выбору. В этом смысле они, безусловно, были также примером индивидуализации религии.

Позиция православной публицистики, которая в целом придерживалась традиционного мировоззрения, была амбивалентной. Через автобиографии она провозглашала личную ответственность за собственную жизнь и в то же время задавала нормы, как эта жизнь должна была выглядеть. Даже при том, что православная церковь по-прежнему выступала против веротерпимости и свободы вероисповедания, она не могла больше игнорировать такие вопросы. Издатели и новообращенные использовали их скорее в своих целях: рассказы об обращении поддерживали роль голоса совести и выбора веры постольку, поскольку это означало отказ от «сект» и представлений старообрядчества. В этом случае православная вера могла и должна была стать убеждением – убеждением, которое в то же время было обращено против либерального требования свободы совести.

Таким образом автобиографии иллюстрируют также изменения в концепции церкви. Публикация автобиографий показывает, что выросла роль индивидуального верующего. В автобиографиях к церкви относилась не только деятельность иерархов и следование догматам – жизнь в нее вдыхали прежде всего поступки верующих мирян. Публикация автобиографий была ответом православных журналов на угрозы изнутри и выхолащивание веры, которым православная церковь стала подвергаться все в возрастающей степени с нарастанием конкуренции новых мировоззрений в XIX веке. Эти публикации помогали и авторам, и читателям освоить правильное знание о религиозных догматах, церковной истории и экзегетике Священного Писания. Через автобиографии транслировался обязательный канон веры, проводились четкие границы между внутренним и внешним миром. В этом смысле автобиографические тексты выступали как средство снятия противоречий внутри православной церкви и смещения их вовне. Прикладывая большие усилия для того, чтобы выделить различия между «сектами», старообрядцами и православными и поддержать нетерпимость, обращенные и православная церковь реагировали на нивелирование правовых условий, которое они считали ошибкой, и на легкомысленный, с их точки зрения, уход верующих к «сектантам» и старообрядцам. Насколько читатели усваивали эти различия, сказать трудно. Во всяком случае, бросается в глаза, что уровень подавления инаковерующих в 1890‐х годах возрос. Законодательство по отношению к старообрядцам также стало более строгим [809].

Аналогично выводам, которые Томас Лукман делает в целом для нарративов обращения, у обращенных крестьян склонность к определенному мировоззрению находилась в тесной зависимости от канонизации содержательных моментов рассказа в их автобиографии. Останавливаясь на одних и тех же аналогичных этапах своего жизненного пути, авторы подтверждали перед своей читательской аудиторией, что они обладают правильным опытом переживания для подхода к теме [810]. Хотя автобиографии слишком прямолинейно требовали от других староверов последовать по их пути и примкнуть к единоверию или православной церкви, жизнеописание в них было прежде всего нацелено на то, чтобы подтвердить статус их членства в православной церкви – статус, который православное духовенство не всегда было готово признать за сторонниками единоверия [811]. Для обращенных крестьян автобиографии были также средством, чтобы создать сеть взаимоотношений, сделать очевидной свою принадлежность и добиться признания и уважения в избранной группе. Публикуя их рассказы, православная пресса тем самым удостоверяла произошедшую с ними перемену и подтверждала связь с ними.

Автобиографии, публиковавшиеся в православной публицистике, были носителями дискурса, который видел в староверах и «сектантах» опасные силы, которые можно нейтрализовать лишь обращением. Православная пресса и автобиографии прикладывали большие усилия, чтобы представить ереси не как социальное или даже оппозиционное движение против самодержавия, хотя при этом и постоянно подчеркивали легитимирующую роль православной веры для царя и отечества. Различия заключались в религиозных вопросах – прежде всего в средствах спасения и нравственности. Рассказы об обращениях стремились донести до верующих, а также духовенства недостаток вероучительных знаний, значение которых все возрастало по мере распространения протестантских «сект» и библейских движений. Социальный и исторический контекст, который сопровождал растущие цифры «сектантов» и староверов, автобиографы и издатели прессы, такие как Субботин, замалчивали. В результате даже такие события, как отмена крепостного права, в автобиографиях никак не были отражены.