Саймон Рабинович - Права нации: Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

В период 1897–1907 годов возникают основные партии и организации, определяющие облик еврейской политической жизни. В 1897 году создается Бунд и проходит первый Всемирный сионистский конгресс. В том же году выходит первое из «Писем» Дубнова, а два года спустя он создает в Одессе «комитет национализации» — вокруг него собирается группа интеллигентов, с которой, писал Дубнов, «началось то, что я потом назвал культуркампфом в Одессе» [262]. Многие из тех, кто пришел «в новую еврейскую политику» в начале XX века, впоследствии вспоминали, что переломным моментом, после которого они отчетливо осознали необходимость активных национальных политических действий, для них стал кишиневский погром в апреле 1903 года [263]. Потрясение от этой резни, когда толпа растерзала почти пятьдесят человек, сотни искалечила и разорила более тысячи еврейских домов, политически мобилизовало целое поколение еврейской интеллигенции, в том числе Дубнова, обострило национальное чувство. Еврейские интеллигенты гневно осуждали то, что им казалось бездействием традиционного общинного руководства [264]. Будущий идеолог и основатель ревизионистского движения в сионизме Владимир (Зеев) Жаботинский (1880–1940) вспоминал: «Кишиневская резня сыграла крупную роль в нашем общественном сознании, потому что мы тогда обратили внимание на еврейскую трусость» [265]. Хотя он, по его словам, не считал это поворотным событием личной интеллектуальной биографии, очевидно, что Жаботинский, живший тогда в Одессе, сблизился с сионистскими кругами именно на волне вызванного погромами национального подъема [266]. Создатель концепции «духовного сионизма» Ахад га-Ам назвал «рабами» еврейскую депутацию, отправившуюся в Санкт-Петербург просить о высочайшей защите, и в открытом письме клеймил руководство общин и российское еврейство в целом за то, что оно «подставляет шеи под нож и зовет на помощь», не пытаясь самостоятельно «защитить свое имущество, честь и жизнь» [267]. Те же чувства звучат и в знаменитой поэме Хаима Нахмана Бялика «Бе-ир а-харега» («В городе резни», иврит , в русском переводе «Сказание о погроме»), написанной под прямым впечатлением от разоренного города, куда Одесский общественный комитет направил его, чтобы собрать свидетельства [268]. Дубнов опубликовал обращение, в котором призывал евреев не ждать помощи от врагов, а защищаться самим. Как вспоминал современник этих событий М. А. Кроль, оно было разослано в сотнях экземпляров по разным еврейским общинам, «и надо сказать, что эти призывы действовали на еврейскую молодежь, как электрический ток» [269].

Как видно из историографических и политических работ Дубнова, он считал возникновение и развитие еврейского национального движения естественной реакцией на акты антиеврейского насилия и трактовал исторические «кризисы», в том числе кишиневский погром 1903 года и революционные события 1905–1907 годов, как решающие моменты формирования еврейской политической жизни [270]. Его исторические построения позволяют проследить, как еврейская интеллигенция переходила от попыток интеграции к национализму, видя в нем ответ на антисемитское насилие. Тем не менее предложенный Дубновым исторический нарратив, объясняющий переход от попыток интеграции к национализму потрясением от погромов, был принят еврейской интеллигенцией, поскольку основывался на растущем неприятии правового статуса евреев в империи. Как мы увидим далее, другие еврейские интеллигенты, например жившие в те же годы в Одессе Жаботинский, Ахад га-Ам и Бялик, клеймили пассивность «засевших» в Петербурге руководителей общин. Кишиневский погром не только пробудил политическое сознание еврейской интеллигенции, но и стал частью истории российского освободительного движения. В Петербурге почти сразу был создан Комитет по оказанию помощи пострадавшим от погрома. Он объединил либеральную интеллигенцию, пытавшуюся помочь жертвам бесчинств, оживил либеральное оппозиционное движение как таковое и стал важным шагом к созданию Союза освобождения и Союза союзов, в которые вошли многие члены Комитета [271].

Трудно сказать, насколько пассивны были в этот период руководители общин и могли ли они действовать иначе, но очевидно, что трагические события 1903 года, а вслед за ними — погромы 1905–1907 годов побудили все глубже проникавшуюся национальными идеями еврейскую интеллигенцию обрушить гнев на сторонников штадланут’а (исторически сложившаяся практика посредничества между общиной и властями), равно как и на всю политику интеграции евреев в российскую жизнь. 1903 год укрепил убежденность еврейских националистов в том, что их соплеменники пассивны и беспомощны, а общинные руководители, что еще важнее, неспособны должным образом представлять российское еврейство. После погромов и тем более после событий 1905–1907 годов набирают темп начавшиеся в конце XIX века перемены в руководстве общин. Вопрос о том, кто должен выступать от лица российских евреев, стал особенно актуален лишь после кишиневского погрома. Однако глубинные социальные сдвиги, как видно из обсуждения в первой главе, еще задолго до этого оказывали влияние на политическое сознание еврейской общины, как и других жителей западных губерний Российской империи [272].

В первые годы XX века все увереннее и последовательнее заявляют о себе и либералы, выступавшие за новый конституционный порядок, и революционеры, требовавшие радикального переустройства общества; революционным настроениям явно способствовало нарастающее недовольство в среде национальных меньшинств. Кроме того, центрами оппозиции правящему режиму становятся университеты и, как верно замечает Сэмюэл Кассов, в сознании российского обывателя евреи и бунтующие студенты (многие из которых были евреями) нередко сливались в один пугающий образ «бунтовщика», что вызывало агрессию против обеих групп [273]. Крупнейшее в этот период объединение, выступающее за конституционную реформу, — Союз освобождения — представляло собой широкую политическую коалицию, объединявшую сторонников разных идеологий вокруг общей цели «национального освобождения» средствами «бесклассовой» и «общенациональной» борьбы (это касалось не только русских) [274]. Еврейским либералам был близок идеал общенациональной революции, и они выступали совместно с русскими единомышленниками. Вполне отдавая себе отчет в том, что евреям в российском законодательстве отведено «особое» (в плохом смысле слова) место, они понимали, насколько значимо для еврейства освободительное движение и какую важную роль призвано сыграть еврейство в революционных событиях [275]. Это понимал и российский монарх: Николай II считал, что все революционные беспорядки в империи учиняют евреи. Многие члены правительства, равно как и правые политики, с ним соглашались [276].