Сергей Куличкин - Ватутин

В конце мая командир 44-й танковой дивизии полковник В.П. Крылов собрал в Тарутино (это местечко в тогдашней Измаильской области) совещание сержантского состава и отчетливо сказал: «С 22 по 28 июня начнется война. Против нашей дивизии на той стороне реки Прут стоит дивизия полковника Гофмеера». Полковника Гофмеера мы знали, так как с группой офицеров он был у нас в Тарутино на параде 7 ноября 1940 года. О какой внезапности можно говорить, если сержанты и лейтенанты почти точно знали о сроке нападения? Что же из нас «дурачков-винтиков» сделал верховный вождь для оправдания своих просчетов? Речи не может быть даже о тактической внезапности. Я специально называю фамилии комсостава, чтобы вы не думали, что я фантазер...»

Пишет о мифе «внезапности» и академик А.М. Самсонов, кандидат юридических наук Е.Н. Мельников из Москвы.

«Что касается наших войск в западных пограничных районах, — вспоминает Мельников, — то как раз для них-то и не было внезапным нападение. Наши пограничники даже домой писали — и эти письма мне известны лично, — что Гитлер вот-вот нападет, ибо уже совершенно отчетливо было видно и слышно по гулу моторов огромное сосредоточение гитлеровских войск на нашей границе...»

Все эти свидетельства получил академик А.М. Самсонов в ответ на ряд своих публикаций о начальном периоде войны. Это еще одно доказательство тому, что не только ошибки Сталина и высшего военного командования привели к трагедии первых лет войны, но и все то же головотяпство, отсутствие боевого опыта, неумение воевать.

Что же касается самого Сталина, то, представляется, и здесь нельзя упрощать проблему и сводить все к демоническим поступкам дорвавшегося до власти преступника. Нелишне еще раз вернуться к воспоминаниям Жукова.

«В этих ошибках и просчетах чаще всего (а сейчас можно сказать всегда. — С.К.) обвиняют Сталина, — пишет маршал. — Конечно, ошибки у И.В. Сталина, безусловно, были, но их причины нельзя рассматривать изолированно от объективных исторических процессов и явлений, от всего комплекса экономических и политических факторов.

Нет ничего проще, чем, когда уже известны все последствия, возвращаться к началу событий и давать различного рода оценки. И нет ничего сложнее, чем разобраться во всей совокупности вопросов, во всем противопоставлении множества мнений, сведений и фактов непосредственно в данный исторический момент...»

Конечно, Георгий Константинович не оправдывает Сталина, он призывает к глубинному анализу событий, сложнейших предвоенных процессов. Нельзя забывать о той продуманной, блестяще подготовленной и проведенной дезинформации гитлеровцев по поводу нападения на Англию. Не мог не видеть Сталин и стремления Англии, других западных держав столкнуть нас с Гитлером, и тому были документальные подтверждения. Зная антисоветские взгляды Черчилля, мог ли он ему доверять до конца? Нельзя не помнить, что на стол Сталина ложились не только донесения Рихарда Зорге. Начальник разведывательного управления Ф.И. Голиков убеждал его, что «слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки». Такие же выводы на основе разведданных делали и нарком ВМФ Кузнецов, посол в Германии Деканозов. Поэтому, когда сейчас утверждают, что все вокруг предупреждали Сталина о близком нападении, а он упрямо шел наперекор здравому смыслу, это, думается, не совсем верно. Но и неверно сваливать все на Голикова и ему подобных. Сталин должен был, обязан перебороть себя, свои ложные предубеждения, ибо все эти так называемые просчеты слишком дорого стоили народу, стране. История никогда не простит ему этого.

Ватутин последние предвоенные месяцы работал буквально на износ по 18—19 часов в сутки. Впрочем, в то время таким был обычный распорядок для офицеров и генералов Генерального штаба. Помимо большой организационно-мобилизационной работы, теоретических исследований, много времени отрывали инспекционные поездки в войска, организация и проведение учений и маневров. В марте он контролирует разработку командно-штабных учений в Закавказском и Среднеазиатском военных округах, в апреле выезжает в Ленинград для проведения учений. Именно тогда ему из Москвы позвонил Жуков.

— Срочно вылетай в Москву, — сказал Георгий Константинович. И Ватутин через несколько часов был в кабинете начальника Генштаба.

— Включайся в работу по выдвижению войск в приграничные округа и контролю за формированием новых соединений, — приказал Жуков.

— А как же с учениями? Кто поедет на Юг? Я или ты?

— Никто. Здесь дел не переделать. Учения будут проводить командующие округами Козлов и Трофименко. Пошли кого-нибудь от Генштаба.

— Генерал-майора Шарохина.

— Хорошо.

Но уже на следующий день генерал Д.Т. Козлов был вызван в Москву, а из Среднеазиатского ВО пришло сообщение о болезни С.Г. Трофименко. И все же Ватутин остался в Москве. Учения провел генерал-майор М.Н. Шарохин.

Татьяна Романовна, встретив мужа после полуночи, только сочувственно покачала головой.

— Что-то мы в этот раз как будто не в Москве живем. Никуда не ходим. Дети отца не видят, — говорила она в сердцах.

— Думаю, твои упреки просто неуместны, — хмурился Николай Федорович. — Сейчас не то время, не те заботы. Все же изредка и с детьми бываю. Разве не правда?

— Правда, — улыбнулась Татьяна Романовна.

Правда эта заключалась в трехдневной поездке к сыну Вите в детский санаторий в Евпатории, где тот лечился от костного туберкулеза. Играли с сыном в шахматы, гуляли, читали книги, много порассказал он сыну и его товарищам о войне 1812 года, знаменитых русских полководцах Суворове, Кутузове, Багратионе. Вообще-то говоря, Николай Федорович приезжал на маневры Черноморского флота и сумел совместить полезное с приятным. В один из дней он вывел сына на крышу береговой спасательной станции, с которой хорошо были видны далеко в море корабли. Мальчик, затаив дыхание, слушал отца.

Правда, что два раза удалось Ватутину вырваться на охоту. Витя горько плакал, когда отец отказался взять его, но зато мальчик обрадовался, когда тот доверил ему подготовку оружия и снаряжения. Его глаза блестели, когда он чистил ружье, набивал патронташ, укладывал рюкзак. Хотя Витя и болел, он оставался живым, резвым мальчиком и с удовольствием играл с отцом в подвижные игры. После походов в музей Красной Армии он, например, с неделю играл в чапаевцев.

В большой дружбе был Николай Федорович и с дочерью Леной, которая была без ума от отца, откровенно баловавшего дочь. Она была просто в восторге, когда удавалось пойти с папой на каток, но чаще в ответ на ее телефонные звонки отец просил подождать часок, полчасика, еще полчасика... Только в десять часов вечера как-то генерал с дочерью приехали на каток. Залитые водой аллеи парка поблескивали синеватым льдом, часть фонарей уже погасла, не играл оркестр, но девочка была несказанно рада, что катается с любимым папочкой. Не однажды Лена звонила отцу на работу и диктовала тихим голосом условие задачки и просила помочь ее решить. И как бы ни был занят Николай Федорович, он непременно находил время продиктовать дочери порядок решения. Иногда Лена оставляла отцу на письменном столе учебник с отчеркнутой задачкой, и утомленный генерал не ложился спать, пока не решал задачку...