Коллектив авторов История - Маргиналы в советском социуме. 1930-е — середина 1950-х годов

Так, в течение всего лишь двух месяцев 1943 г. привокзальное кафе станции Новосибирск-Главный израсходовало 592 кг хлеба, 468 кг крупы, 355 кг сахара, 164 кг конфет, 264 кг сосисок, 244 кг рыбы, 75 кг икры (!), 3484 л пива и 487 л вина для организации «обедов для своих сотрудников». Естественно, большая часть всех этих дефицитных продуктов была продана на черном рынке, а значительная часть отдана милиционерам и нескольким партийным функционерам среднего и низшего звена в благодарность за прикрытие подпольной коммерческой деятельности [1152]. Подобные схемы действовали по всей стране.

В народной памяти о войне сохранился крайне негативный образ снабженческих организаций, которые занимались поставками на фронт. Считается, что именно эти организации стали рассадником воровства и коррупции. Согласно данным контролирующих организаций, этот стереотип вполне соответствовал действительности. Так, хищения в системе Военторга только в первой половине 1943 г. составили 4,6 млн руб. (причем это данные только по раскрытым хищениям, контролеры были уверены, что реальная сумма в разы больше). Продукция, которая производилась на дочерних предприятиях Военторга (в колхозах, мастерских, небольших промышленных предприятиях), вместо того чтобы отправляться на фронт, распределялась между высокопоставленными работниками Военторга [1153].

Война была временем, когда ненависть по отношению к богатым и даже более или менее состоятельным порой достигала невероятных размеров. Однако эта ненависть только разжигала в людях желание самим стать богатыми. Быть «богатым» стало не только допустимо, но и престижно — огромная разница по сравнению с революционной этикой нестяжательства.

Ближе к концу войны «потребительские» ценности стали распространяться не только в тылу, но и в действующей армии. Отчасти это объясняется тем, что, перейдя границу, миллионы советских граждан впервые соприкоснулись с более состоятельной Европой, а соприкоснувшись, захотели жить так же зажиточно. Свою роль, безусловно, сыграла и психология победителей — вера в то, что народ, победивший в войне, имеет право жить лучше и богаче.

Советское наступление в 1944–1945 гг. сопровождалось волной массового воровства, грабежей и хищений, в которых стремились поучаствовать не только солдаты, офицеры и генералы Красной армии, но также все двигавшиеся вслед за армией. В Восточную Европу хлынула масса «предпринимателей», которые в большинстве случаев имели «разрешения» от высокопоставленных советских чиновников. Следующий случай прекрасно демонстрирует масштабы этого явления.

В конце 1944 г. первый секретарь ЦК компартии Молдавии Сагалор послал несколько членов молдавского ЦК в Румынию с целью приобретения мебели для партийной и советской элиты Молдавии. Посланники ЦК буквально разоряли частные дома, забирая мебель, музыкальные инструменты, посуду, матрасы, семейные альбомы. Они вынимали стекла из окон, а из некоторых квартир забрали даже ванны. Награбленное было погружено в 45 вагонов и доставлено в Молдавию. Каждый представитель партийной элиты получил свою долю в соответствии с чином [1154].

Распространение потребительских ценностей шло рука об руку с ослаблением государственного контроля над некоторыми секторами экономики. Конечно, крупные оборонные предприятия контролировались очень плотно, поскольку их продукция была крайне важна для фронта. Однако мелкие предприятия местной промышленности, и в особенности кооперативные предприятия, были в значительной степени освобождены от этого контроля, на них просто не хватало времени. Эпизодические проверки, проводимые Наркоматом государственного контроля, постоянно выявляли многочисленные случаи «хищений, коррупции и частного предпринимательства» на этих предприятиях.

Так, в ходе проверки лишь трех кооперативов в Азербайджане были выявлены поставки промышленной продукции «налево» на сумму 200 тыс. руб., причем только за трехмесячный период. В Казахстане было проверено десять кооперативов и выявлены хищения на общую сумму 500 тыс. руб. Учитывая небольшой размер кооперативов (обычно 8–10 сотрудников), масштабы «теневой» активности выглядят весьма значительными [1155].

Война объективно способствовала значительной либерализации государственной политики по отношению к частному предпринимательству, которая продолжилась и в первые послевоенные годы. По мнению некоторых исследователей, в частности J. Hessler, можно даже говорить о попытках введения в послевоенном Советском Союзе «неонэпа» [1156]. «Движение за экономическую либерализацию» зародилось в недрах Наркомата финансов. Причины, подвигнувшие главу налогового управления Марьяхина выступить с подобной инициативой, были в общем теми же, что подвигли ленинское правительство ввести в 1921 году нэп, — разруха, нехватка товаров народного потребления, недостаток рабочих мест для фронтовиков и т. д. Марьяхин надеялся, что частичная либерализация частного предпринимательства позволит решить эти проблемы [1157].

Группа сотрудников налогового управления во главе с Марьяхиным предложила внести в законодательство несколько поправок, направленных на изменение статуса частных предпринимателей. Суть этих поправок сводилась к следующему:

— разрешить членам кооперативов, работающим на дому, производить продукцию не только на заказ (как это предписывалось существующими правилами), но и для продажи на рынке;

— исключить из числа отраслей, запрещенных для частного предпринимательства, покупку и переработку шерсти, семян для производства масла и кожи, производство из покупного материала одежды, постельного белья, вязаных вещей, шляп, кожаной обуви, сбруи, а также металлических предметов не только под заказ (как это предписывается существующими правилами), но и для продажи на рынке, содержание бань и кафе [1158].

Либерализм налоговиков шел даже дальше простого обсуждения проблем частного предпринимательства. Еще в 1946 г. Министерство финансов своим циркуляром изменило налоговое законодательство и стало облагать подоходным налогом нелегальные частные предприятия. Сложилась парадоксальная ситуация (впрочем, не такая уж редкая для советской административной системы): с одной стороны, государство запрещало частное предпринимательство, с другой — облагало частных предпринимателей налогами [1159].

Как правильно пишет J. Hessler, либерализм налогового ведомства обуславливался чисто прагматическими мотивами и не имел никакого отношения к идеологии. Ограниченная либерализация частного предпринимательства планировалась наряду с открытием «коммерческих» ресторанов и магазинов для всех желающих.

В принципе, прагматизм военных лет вполне подготовил и власть, и народ к подобной либерализации. Однако движение, инициированное налоговиками, натолкнулось на жесткое сопротивление другой бюрократической клики, возглавляемой министром государственного контроля Л. Мехлисом. Видимо, и в данном случае мы имеем дело с сугубо прагматическими, нежели идеологическими мотивами. По мнению историка Е. Зубковой, дела об экономических преступлениях стали тем средством, которое Мехлис использовал для собственного продвижения, а также в борьбе с конкурентами из МВД и МГБ.