Джон Бушнелл - Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

Хотя духовными корнями они были связаны со Спасовым согласием, подобно всем другим подгруппам спасовцев, «живые покойники» отличались своеобразными воззрениями. Старец Абросим, например, проповедовал манихейское понятие о добре и зле: все хорошее от Бога, все зло от равносильного Ему Сатаны. «Живые покойники» к тому же равнодушно относились ко многим запретам — которые другие спасовцы и почти все старообрядцы вводили, дабы отвести от себя мерзость и скверну, столь легко распространявшиеся в мире, которым правил антихрист, — поскольку запрещения эти, как и молитва, не имели смысла. По словам Абросима, «не грех, потому грешить тебе не перед кем» [421]. Такой из ряда вон либеральный подход к повседневному образу жизни исходил из безнадежности положения спасовцев. Собственно говоря, «живые покойники» и так, живя в практической изолированности, самоустранились от большинства источников скверны.

Уверенность в том, что они живут в мире всепроникающего, беспросветного зла, от которого можно спастись только через смерть, и без таинств, обеспечивающих путь к Богу, определяла отношение «живых покойников» к рождению и смерти. И, безусловно, к браку тоже, но Майнов не воспользовался ни одной ведущей к этой теме нитью. Один из членов общины умер во время пребывания там Майнова, и он заметил, что похороны не сопровождались приличествующим такому событию оплакиванием, наоборот, присутствующие, казалось, радовались: смерть как желанное избавление — это явно было не просто формулой утешения, а убеждением настолько глубоким, что траурное стенание становилось совершенно неуместным. Майнов насчитал в общине всего четверых детей (он не говорит нам, сколько там было взрослых и в скольких они проживали домах, но остается впечатление, что это было довольно крупное для тех мест поселение, так что оно могло состоять из 20 или более дворов) и спросил, отчего так. Его проводник сказал, что женщины глотают какой-то порошок, предотвращающий беременность. Абросим же утверждал, что это пустая болтовня, и приписывал неплодовитость женщин климату, тяжкому труду и скудной пище (Майнов между тем замечает, что село выглядит на редкость зажиточным). По словам старца, когда рождается ребенок, по всему поселку плач идет, потому что «жизнь-то для нас — горе горькое» [422]. Когда Майнов намекнул, что такая позиция со временем приведет к вымиранию человечества, реакция Абросима была фактически: «И что с того?» Судя по всему, «живые покойники» сознательно ограничивали рождаемость — либо путем полного отказа от брачной жизни, либо избежанием деторождения в супружестве. Абросим сам, по его утверждению, прожил с женой 38 лет и детей не имел.

Мы с осторожностью можем отнести наши выводы по поводу самоизолировавшихся «живых покойников» к жившим в миру спасовцам. Павел Прусский, например, утверждал, что из всех старообрядцев верные традициям спасовцы малого начала придерживались самых строгих религиозных правил и наибольшего количества оберегающих от скверны запретов. Он ссылался на их темную одежду, лишенную каких-либо украшений, как на символ истового духовного рвения [423]. В понятии самих спасовцев-традиционалистов их простая темная одежда была, скорее всего, знаком безысходности жизни в покинутом Богом безрадостном мире. От экзистенциалистской безнадежности до неверия в уместность брака было всего полшага, и не только потому — как считали некоторые другие староверы-беспоповцы (в то время или ранее, в XVIII в.), — что брак предполагал непристойное в скорбном мире ублажение плоти. Праведно ли, могли спросить спасовцы, рожать детей, обреченных жить в мире без Бога, без таинств и без сколь-нибудь приличного шанса на спасение?

Можно сделать другое предположение и отнести отказ Спасовых женщин от брака на счет исконной православной традиции отдавать предпочтение монашеству перед супружеством. Старообрядцы, считавшие себя единственными истинными православными, присвоили себе эту традицию. Однако монашеский образ жизни даже от мирянки (в староверческом скиту, например) требовал отречения от мира и от опасного общения с противоположным полом. Несколько облегченная традиция ставила отказ от полового сношения в браке выше деторождения, но в деревне такое могло быть не более чем гипотетическим идеалом, никак не реальностью, что стало очевидным, когда целибатные браки среди куплинских спасовцев изжили себя спустя всего лишь одно поколение. И у православных крестьянок, и у староверок существовала также традиция в миру обставлять обет безбрачия как религиозное призвание, но такому поразительному скопищу старых дев, какое наблюдалось в приходе с. Купля, не было прецедента [424]. Православное учение о целибате могло создавать общий фон, но ни в доктрине, ни в практике православия ничто не предвещало масштабов отказа от брака среди спасовок прихода с. Купля. Тут вырисовывается чисто Спасов почин.

Поскольку так мало известно о спасовцах XVIII в., не исключено, что некоторые наставники согласия, приняв решение, что венчаться можно у православных священников, тем не менее подстрекали женщин к воздержанию от брака. Труднее найти обоснование полному отсутствию каких-либо следов противобрачного учения у спасовцев XIX столетия, потому что начиная с середины XVIII в. в беспоповских кругах бурлила полемика по вопросу о браке — как внутри, так и между согласиями. Более того, если старообрядческое согласие было против брака (и отказывалось молиться за здравие царя), правительство и официальная церковь причисляли его к «особо вредным» и заслуживающим особо пристального надзора [425]. Справедливо отметить, что спасовцы привлекали мало внимания ученых; не исключено, что Спасовы документы, наставляющие женщин не выходить замуж, со временем еще найдутся.

Однако из того, что мы все-таки знаем о Спасовом учении о браке, можно с бóльшим основанием предположить, что спасовские мирянки сами были зачинателями сопротивления браку в деревнях, что те, кто принимал у спасовцев такие решения, отнеслись к этому с одобрением, но — будучи прагматиками — не возвели запрет на замужество в правило своего вероучения. Отказ от брака, конечно, никак не противоречил Спасовой доктрине. Хотя венчание православным попом (или, во второй половине XIX в., беспоповская церемония бракосочетания) было приемлемо, спасовцы (малого начала) никогда не признавали венчание таинством. Многие верили также в присутствие антихриста и в наступление конца света — краеугольные камни противобрачной теологии в других согласиях [426].