Дэвид Хоффманн - Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

Наблюдение за военными действиями и международный обмен военными специалистами широко распространились во второй половине XIX века. Алексей Николаевич Куропаткин, игравший ведущую роль в российском завоевании Средней Азии и управлении ею, провел значительную часть 1875 года в Алжире и описал французские методы подчинения местного населения. Этот обмен мыслями отнюдь не был однонаправленным: Юбер Лиоте, ведущий теоретик и практик французской колониальной войны в Алжире, Индокитае, на Мадагаскаре и в Марокко, внимательно изучил опыт российского завоевания Кавказа и Средней Азии. В своих работах Лиоте подчеркивал, что, если стоит цель искоренения восстаний, мало одерживать победы над отрядами повстанцев — необходимо устранить бунтовщиков физически и преобразовать общественную среду [906] Holquist Р. To Count, to Extract, and to Exterminate. Р. 119–120, 132. .

Подобно тому как это было и с другими формами государственного вмешательства, администраторы в своих действиях могли опираться на тот статистический образ населения, который был создан в результате разделения общества на категории и их каталогизации. Переписи населения были впервые разработаны и применены колониальными чиновниками [907] Hacking I. The Taming of Chance. Р. 17. . При помощи переписей и классификации населения английская администрация в Индии не столько обнаружила, сколько укрепила кастовую систему и иерархию «воинственных рас» [908] Dirks N. Castes of Mind // Representations. 1992. Vol. 37. Р. 56–78; Barua Р. Inventing Race: The British and India’s Martial Races // Historian. 1995. Vol. 58. No. 1. Р. 107–116. См. также: Anderson В. Imagined Communities. Expanded ed. New York, 1991; Cohn В. S. The Census, Social Stratification, and Objectification in South Asia // An Anthropologist among the Historians and Other Essays / Ed. B. S. Cohn. New Delhi, 1987. . В Восточной Африке английские управленцы также классифицировали племена по их военной силе и политической лояльности [909] См.: British War Office report on Somaliland // PRO. WO 106/18. Oб использовании британцами переписей как средства колониального завоевания в Южной Африке см.: Crais С. The Politics of Evil: Magic, State Power, and the Political Imagination in South Africa. New York, 2002. Р. 79–82. . Эта дифференциация и каталогизация туземного населения, в свою очередь, стала направлять действия колониальных властей, которые в моменты восстаний начали опираться на одни группы населения и наносить удары по другим [910] О британском подавлении восстания Мау-Мау в послевоенный период см.: Elkins С. Imperial Reckoning: The Untold Story of the British Gulag in Kenya. New York, 2005. .

Принципиальным отличием Российской империи от западноевропейских морских империй был ее континентальный характер. Соответственным образом отличалась и имперская идеология, которой придерживались российские элиты: многие считали основой империи миграцию русских крестьян — с культурным обменом, взаимовлиянием и ассимиляцией — и находили, что подобная миграция — мероприятие более естественное и гуманное, чем заморский империализм Англии и Франции [911] Geraci R. Genocidal Impulses and Fantasies in Imperial Russia // Empire, Colony, Genocide: Conquest, Occupation, and Subaltern Resistance in World History / Ed. A. D. Moses. New York, 2008. Р. 361–362. Как отмечает Джераси, те, кто придерживался этого взгляда, не отрицали, что русские колонисты позаимствуют у местных народов элементы культуры и даже часть их крови (смешение рас не запрещалось), но ожидали, что возобладает тенденция к русификации. См. также об отличиях в имперской идеологии различных русских чиновников: Knight N. Grigor’ev in Orenburg, 1851–1862: Russian Orientalism in the Service of Empire? // Slavic Review. 2000. Vol. 59. No. 1 (spring). Р. 74–100; Khalid А. Russian History and the Debate over Orientalism // Kritika. 2000. Vol. 1. No. 4. P. 691–699; Knight N. On Russian Orientalism: A Response to Adeeb Khalid // Ibid. P. 701–715. . Кроме того, Россия была империей полиэтничной и многоконфессиональной, отличавшейся куда более разнообразным населением, чем страны Западной Европы. В деле классификации завоеванного населения русские чиновники прибегали к таким же методам, как и их европейские колониальные коллеги, но включали в сферу своего действия все население страны, в том числе и народы западного пограничья, входившие в Российскую империю уже не первое столетие.

Этническая классификация имперской России показывает, сколь глубоко статистика влияла на образ мыслей царских чиновников и русских интеллектуалов. Несколько министерств, в том числе Министерство внутренних дел и Министерство финансов, а также земства составляли статистику населения, при этом каждое учреждение исходило из собственной повестки дня и использовало свои категории для классификации [912] См.: Darrow D. W. The Politics of Numbers: Zemstvo Land Assessment and the Conceptualization of Russia’s Rural Economy // The Russian Review. 2000. Vol. 59. No. 1 (January). Р. 52–75. . Русская армия с середины XIX века тоже сводила население империи в единую таблицу — на основе новой дисциплины: военной статистики. Ставший впоследствии военным министром Дмитрий Алексеевич Милютин после поездки по Европе в 1845 году, в ходе которой он особенно внимательно изучил прусскую армию, начал вести в Академии Генерального штаба такую дисциплину, как военная статистика. Публикации Милютина и других офицеров Генштаба на тему военной статистики делили население по этническому принципу и содержали не только цифровые данные, но и подробное этнографическое описание различных народов империи. Хотя теоретически это предприятие было объективным, на деле классификация и описание разнообразных этнических групп неизбежно влекли за собой нормативные суждения и выстраивание иерархий. Военно-статистические исследования содержали качественную оценку каждого из «элементов» населения, приводящую к заключению, что этнически русское ядро империи является политически благонадежным, а этнические меньшинства — нежеланными. Отмечая патриотизм и лояльность русских, подобные исследования характеризовали евреев как людей непатриотичных и эгоистичных, а поляков и мусульман — как ненадежных чужаков [913] Holquist Р. To Count, to Extract, and to Exterminate. Р. 113–115. См. также: Милютин Д. А. Первые опыты военной статистики: В 2 т. СПб., 1847–1848; Золотарев А. М. Записки военной статистики: В 2 т. СПб., 1885. Дополнительные сведения о понимании этничности царским военным командованием можно найти в кн.: Sanborn J. Drafting the Russian Nation. P. 65–74. .

Указанные выводы стали непосредственной причиной того, что царское правительство, как я расскажу ниже, провело массовую депортацию немцев, евреев и мусульман из западного пограничья и с Кавказа в годы Первой мировой войны. Впрочем, еще до этих депортаций русская армия занималась переселением жителей на Кавказе и в Средней Азии (в случае Кавказа это происходило с самого начала XIX века) [914] О переселении осетин и кабардинцев царской армией, а также о поселении казаков на Северном Кавказе см.: Barrett Т. At the Edge of Empire: The Terek Cossacks and the North Caucasus Frontier, 1700–1860. Boulder, 1999. Р. 41–42. . После Крымской войны перемещение населения на Кавказе стало значительно более масштабным: царские администраторы данного региона, в том числе Дмитрий Милютин, желали обеспечить контроль над Черноморским побережьем. В 1858 году царь Александр II одобрил депортацию враждебных горских племен, и в ходе последующих кампаний на Западном Кавказе русская армия стремилась «очистить» его территорию от нежеланных групп населения при помощи отсекающего насилия — сжигая аулы и высылая или убивая людей.