Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Больше возможностей «переключиться» оказалось в Мухалатке, под Ялтой. Димитрова с чадами и домочадцами разместили в правительственном доме отдыха — бывшем дворце купца-миллионера Кокорева. Роскошное белокаменное здание было окружено чудесным парком, с веранды второго этажа открывалась до самого горизонта гладь Черного моря. После строгого режима и ежедневных медицинских процедур здесь можно было насладиться относительной свободой. Путешествия по достопримечательным местам Южного берега и выезды в горы доставляли Георгию Михайловичу истинное удовольствие. Залихватски сдвинув на затылок кепку и распахнув своё любимое потёртое кожаное пальто, он отрывался от группы, взбирался, опираясь на тяжёлую палку, на какой-нибудь уступ и разглядывал россыпь домов в разливе зелени, блистающее на солнце море, нагромождение скал Яйлы. Никто не мешал его уединению, старались не шуметь и не разговаривать. Фаня не раз слышала, как в такие минуты «дядя Георгий» что-то тихонько напевал.

В дневниковых записях тех дней встречаются лирические нотки. Правда, вслед за упоминанием красот и исторических памятников, как и прежде, следуют суровые строки, описывающие политические будни — Чехословакия, Испания, Франция, Китай…

Утром 31 октября севастопольский скорый доставил «большую компанию» на Курский вокзал столицы. Московская осень встретила сыростью, туманом и низким сереньким небом.

Через полчаса Димитровы были дома. Едва осмотревшись, Георгий Михайлович вызвал для доклада Москвина и Крылову (она временно заменила Елену Вальтер, секретаря Димитрова, арестованную в период его отпуска). Другой особо доверенный сотрудник секретариата Димитрова, болгарин Светослав Колев (Сергеев), напуганный допросами в НКВД, пришёл на следующий день. «Или очень опытный шпион, или на редкость честный человек!» — записал Димитров после его исповеди в дневник, почему-то по-немецки. К счастью, подтвердилось второе, и Сергеев остался работать в Секретариате ИККИ политическим референтом.

После праздничной демонстрации 7 ноября в Кремле состоялся традиционный обед. Перечень присутствующих Димитров заканчивает многозначительной фразой: «Значительная часть новых людей». Тот день отмечен ещё одним событием — оперативники НКВД арестовали недавно вернувшегося из Испании командира батальона 13-й интербригады Фердинанда Козовского. «Написал Ежову по этому поводу», — фиксирует свои действия Димитров [80].

А 23 ноября последовал удар совершенно неожиданный и обескураживающий: «М[осквина] пригласили в НКВД. Не вернулся!» На следующий день Ежов пояснил Димитрову, что Москвин «был крепко связан со всей этой публикой» и предстоит ещё выяснить, не попал ли он в ловушку какой-нибудь иностранной разведки. Димитрову пришлось в тот же день принять на время дела Москвина и направить Сталину ходатайство о «спешном пополнении делегации ВКП(б) в ИККИ подходящим товарищем, на которого можно было бы возложить эту работу».

Москвин оказался последним из крупных сотрудников ИККИ, арестованных в период ежовщины, что вписывалось в общую логику репрессий. В ноябре 1938 года Ежов, исполнивший свою роль, был отставлен от должности; наркомом внутренних дел стал Лаврентий Павлович Берия. Незадолго до его вступления на столь значимый пост Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) приняли совместное постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В нём позитивно оценивалась проделанная в 1937–1938 годах работа по очистке страны от «многочисленных шпионских, террористических, диверсионных и вредительских кадров», говорилось также о «разгроме шпионско-диверсионной агентуры иностранных разведок, пробравшихся в СССР в большом количестве из-за кордона под видом так называемых политэмигрантов и перебежчиков». Одновременно отмечалось, что упрощённое ведение следствия и суда в эти годы привело к ряду «крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и прокуратуры».

Арестованный в апреле 1939 года по обвинению в заговоре Ежов был расстрелян. Его участь разделили десятки высших и средних руководителей НКВД.

В 1939–1940 годах было реабилитировано и освобождено из мест заключения 837 тысяч человек. Постановление, однако, не означало наступление «эры милосердия». Не стоит думать, указывалось в нём, что очистка СССР от шпионов, вредителей, террористов, диверсантов окончена, она будет продолжаться при помощи более совершенных и надёжных методов. Следственные действия в отношении арестованных при Ежове людей шли своим чередом, приговоры приводились в исполнение. Москвин был расстрелян 2 февраля 1940 года.

Строчки правительственного постановления о врагах народа, которые «производили массовые и необоснованные аресты», Димитров воспринял как шанс. Следовало поторопиться, и уже через несколько дней после назначения Берии наркомом Коларов, Дамянов и Марек официально обратились от имени Загранбюро БКП к генсеку Коминтерна с письмом. В нём говорилось, что в результате предыдущего ходатайства удалось вызволить из неволи 20 человек, о судьбе же остальных ничего не известно. К письму был приложен обновлённый список арестованных — 131 фамилия.

Димитров немедленно направил ходатайство новому наркому, в котором написал: «Посылая Вам письмо и список, приложенный т. Коларовым и членами Заграничного бюро ЦК КП Болгарии, со своей стороны очень прошу ускорить расследование указанных дел и заинтересоваться о ранее представленных списках. Убеждён, что в ряде случаев после соответствующей проверки выяснится, что честные болгарские коммунисты стали жертвой интриг врагов народа».

Борьба за освобождение Фердинанда Козовского (Петрова), обвинённого в работе на болгарскую разведку, продолжалась почти год. Настойчивость Димитрова натолкнулась на неуступчивость начальника Главного управления госбезопасности НКВД В. Н. Меркулова. Козовского освободили только после повторного обращения к Берии, в котором Димитров заявил совершенно определённо: «Все сведения, которые получены о его связях, о его жизни и работе в Москве, о его поведении как добровольца в Испании и пр., приводят меня к твёрдому убеждению, что показания, изобличающие этого человека в шпионаже, никак не могут отвечать действительности. Надо полагать, что в данном случае мы имеем дело со злостной клеветой или с какой-то мистификацией. Очень прошу Вас помочь, чтобы дело Петрова скорее было рассмотрено, при соответствующем выяснении всех обстоятельств, что позволило бы — я глубоко уверен в этом — установить правду и освободить честного коммуниста от позорящего обвинения в шпионаже» {220} .

Димитров ходатайствовал не только за своих соотечественников. Происходило это в тех случаях, когда за репрессированных ручался тот, кому Димитров доверял. Но, судя по сохранившимся в архивохранилищах документам, находилось немного охотников ставить свою свободу и жизнь в залог за свободу другого, даже если этот другой был близким товарищем.