Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Пятого марта на первой странице «Правды» был опубликован большой фотоснимок: Димитров, Попов и Танев на приёме в Кремле. Заметно смущённый Димитров стоит рядом со Сталиным. Присутствуют Куйбышев, Ворошилов, Каганович, Молотов, Орджоникидзе, от Исполкома Коминтерна — Мануильский и Кнорин. По другой фотографии, сделанной в тот же день, но опубликованной спустя несколько десятилетий, видно, что встреча носила отнюдь не протокольный характер. Это подтверждает и дневниковая запись: «Приём, обед, снимки». На неформальном фото группа вольно расположилась на диване и вокруг него. Сталин выглядит гостеприимным добродушным хозяином, он курит трубку и улыбается. Димитров сидит рядом; поза его напряжена, глаза грустные, кажется, что он далёк от общего настроения. Ворошилов расположился на диванном валике, несколько панибратски возвышаясь над Сталиным, Мануильский же, которому не нашлось места на диване, устроился на полу, у ног Сталина.

Вскоре после приёма в Кремле Димитров уехал в подмосковный военный санаторий «Архангельское». Врачи из Кремлёвской больницы, досконально обследовавшие его, предписали немедленное лечение и отдых. Однако, несмотря на «санитарный кордон», которым окружили знаменитого пациента, в его палату всё-таки просачивались друзья, сотрудники аппарата ИККИ, журналисты. Не прекращался поток писем и телеграмм — они постепенно заполнили стол и подоконник его палаты. Одна из телеграмм озадачила: команда советского транспортного судна, только что спущенного на воду в Голландии, извещала, что корабль назван «Георгий Димитров», и посылала своему патрону «пламенные революционные приветы». Димитров, разумеется, знал, что в СССР имена здравствующих государственных деятелей присваиваются не только предприятиям и улицам, но и целым городам. Теперь и ему предстояло привыкать к перевоплощению при жизни «в пароходы, строчки и другие долгие дела».

В «Архангельском» он начал писать книгу о Лейпцигском процессе. Мысль о книге возникла у него, по всей видимости, ещё в тюрьме. Уже на второй день пребывания в Москве в интервью газете «Энтрансижан» он заявил: «Чувствую, что мой долг коммуниста и человека — раскрыть всю истину целиком». Молодой немецкий коммунист Альфред Курелла с радостью откликнулся на предложение Димитрова поработать у него литературным секретарём. Димитров диктовал, Курелла стенографировал, а через день-два привозил расшифрованный и перепечатанный на машинке текст на просмотр. В санаторий перекочевали многие материалы, вывезенные из Германии. Но кое-что тюремщики ему в своё время не передали, в частности письма Ромена Роллана, и Димитров попросил направить Рольфу Дильсу телеграмму с мстительным требованием выслать незаконно изъятую корреспонденцию на адрес Исполкома Коминтерна.

Димитров задумал описать всю историю с поджогом и последующими событиями хронологически, от первого лица. Называя Лейпцигский процесс крупным политическим капиталом Коминтерна, он имел в виду не только вызванный процессом пропагандистский эффект, но и «своего рода мировой фронт без формальных договоров и соглашений». Хотя первая его статья после процесса и называлась «Победа пролетарской солидарности», он не забыл, что против расправы над Лейпцигской четвёркой боролись не только товарищи по партии, но и многие антифашисты, не разделяющие коммунистических взглядов.

В заключительной речи на процессе Димитров клеймил Круппа и Тиссена, германские шовинистические круги и вождей социал-демократии за то, что к власти в Германии пришли нацисты, но не упомянул о той доле исторической ответственности, которую (он уже сознавал это) несли Компартия Германии и Коминтерн. Моральный императив большевиков запрещал выносить внутрипартийные разногласия за пределы партийной аудитории. Теперь же страницы тюремных записей вновь и вновь подводили Димитрова к вопросу, который настойчиво требовал ответа: как остановить фашизм, расползающийся, подобно заразе, по Европе? Размышления подводили его к неизбежному выводу о необходимости критического пересмотра тактики коммунистических партий, в том числе и в первую очередь пересмотра отношений с социал-демократическими партиями и организациями — наиболее массовым отрядом международного рабочего движения. Как подступиться к такой задаче, с чего начать и в каком направлении действовать — об этом предстояло ещё думать.

Он, конечно, понимал, что ступает на опасный путь, вторгаясь в область политических решений, принимаемых на самых верхних этажах коминтерновской пирамиды, — ведь формально он являлся всего лишь кандидатом в члены ИККИ. Падение Николая Бухарина показало, сколь опасными могут быть опрометчивые шаги.

С другой стороны, несколько лет, проведённых в отдалении от политической кухни Коминтерна, дали ему моральное право как бы немного со стороны судить о том, что на этой кухне происходит. В период работы в Европе он пребывал, что называется, в гуще исторических событий, напрямую общался не только с руководителями европейских компартий, но и с левой интеллигенцией, представителями антивоенных и антифашистских организаций; он на собственном опыте познал, что такое идеология и практика нацизма. Благодаря этому его взгляд на вещи освободился от многих предвзятостей и догм, свойственных кабинетным теоретикам мировой революции. Можно сказать, что он испытал воздействие европейского политического опыта, не утратив при этом своей преданности коммунистической идее в её советском варианте.

В конце 1933 года суммарная численность компартий в капиталистических странах заметно сократилась в результате репрессий и составила 732 тысячи человек (для сравнения: в ВКП(б) состояло больше трёх миллионов). Особенно большие потери понесла Компартия Германии. Но коммунисты продолжали играть заметную роль на мировой политической сцене, их голос звучал внушительно. Ведь за ними шли значительные беспартийные массы, которые поддерживали их на парламентских выборах, состояли в профсоюзных и иных организациях, примыкающих к компартиям, участвовали в крупных национальных и международных акциях, проводимых Коминтерном и его секциями. Так, на выборах в германский рейхстаг, прошедших 5 марта 1933 года в обстановке разнузданного террора, за КПГ было подано 4,8 миллиона голосов. Показательно, что СДПГ получила поддержку более 7 миллионов избирателей. Сам ход истории делал два социалистических течения естественными союзниками в борьбе с фашизмом.

Осознание неизбежности совместных действий привело к неожиданным на фоне многолетней вражды инициативам. Конференция семи левых социалистических партий в Париже обратилась к руководителям Коммунистического и Социалистического Интернационалов с предложением созвать конференцию для выработки плана совместных действий против фашизма и мировой контрреволюции. Социнтерн заявил о готовности к соответствующим переговорам с Коминтерном и призвал прекратить взаимные нападки. В некоторых компартиях также обозначилось стремление к совместным действиям — не только «внизу», но и на уровне региональных организаций. Шаги к единству рабочего движения сделала, например, Французская компартия, начав массовые акции совместно с социал-демократическими рабочими. Однако Исполком Коминтерна не поддержал её, указав, что коммунисты «сползли к единому фронту с верхушками ВКТ (Всеобщей конфедерации труда. — А.П.), христианских и других союзов».