Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

В двадцатые годы Димитрову случалось присутствовать на заседаниях Политбюро, где рассматривались «болгарские вопросы». Была свежа в памяти и дружеская встреча в Кремле после прибытия в Москву. На сей раз между Димитровым и Сталиным впервые состоялась длительная деловая беседа. Её подробное изложение в тот же день оказалось в дневнике Димитрова, и с этих пор тщательная фиксация в дневнике всех важных встреч и разговоров станет непреложным правилом для нашего героя. Кроме Сталина, в кабинете присутствовал председатель Совнаркома В. М. Молотов.

Выслушав пожелания и замечания Сталина по тексту «австрийского письма», Димитров перешёл к самой острой теме, волновавшей его. Почему в решающий момент миллионы рабочих не идут за коммунистами, а остаются с социал-демократией или даже уходят к национал-социалистам? Не система ли пропаганды тому причиной? Или неправильный подход к европейским рабочим? Нет, возразил Сталин, главная причина — исторические связи европейских масс с буржуазной демократией. Миллионные массы имеют стадную психологию. Они действуют только через своих вождей. Если утратят доверие к вождям, то чувствуют себя ослабленными, потерянными. Поэтому и социал-демократические рабочие следуют за своими вождями, хотя они и недовольны ими. Рабочие покинут их, когда появятся другие — получше. А для этого нужно время. Фактически Сталин повторил традиционную коминтерновскую идею: коммунисты должны вырвать рабочих из-под влияния социал-демократических вождей, раскрыв им глаза на предательскую роль последних.

Сочтя этот вопрос исчерпанным, Сталин перешёл к положению дел в Коминтерне. С грубоватой прямотой спросил собеседника: «И кто там первый? Кто правит?» Димитров попытался уклониться от прямого ответа, но Сталин добивался своего: «Ну-ну, не хитрите!» Тогда Димитров назвал Мануильского как политического руководителя и Пятницкого как организатора. Но у Сталина нашлись свои оценки. Мануильский каждый год предсказывает пролетарскую революцию, а та всё не происходит. Однажды доложил о восстании в каком-то селении, которое даже не удалось найти на карте… Куусинен хорош, но академичен… Кнорин — пропагандист… Пятницкий — [65]… И кто вообще сказал, что эта четвёрка должна оставаться в руководстве?..

Столь откровенными рассуждениями Сталин явно давал понять Димитрову, что вполне ему доверяет, считает «своим». Безусловно, Сталину импонировало мужество, с каким болгарский коммунист держался на процессе: не оправдывался, не просил снисхождения у классового врага, не сдрейфил, когда Геринг угрожал ему виселицей. Человек проницательный и дальновидный, он уже после первой беседы с Димитровым сделал вывод, что такого популярного у масс деятеля, обладающего к тому же незаурядным политическим опытом, следует использовать для укрепления руководства Исполкома Коминтерна. Там явно не хватало авторитетного и энергичного человека, правильно понимающего свою роль и способного поставить работу так, как нужно. Поэтому резюме беседы прозвучало вполне определённо: «Начинайте, а мы поможем».

Так состоялось «сватовство» нашего героя на первую роль в Коминтерне. В течение нескольких дней его статус изменился кардинально: он был введён в состав Президиума, Политсекретариата, а потом и Политкомиссии — своего рода «коллективного председателя» ИККИ. Членами Политкомиссии к тому моменту были Отто Куусинен, Фриц Геккерт, Ван Мин, Дмитрий Мануильский, Иосиф Пятницкий, кандидатами — Вильгельм Кнорин и Бронислав Бронковский.

Димитров, стремительно поднявшийся на вершину коминтерновской пирамиды, присматривался к людям, с которыми предстояло работать, исподволь подбирал единомышленников, из которых намеревался составить костяк высших органов Коминтерна. Он был полон желания придать движению новый облик, соответствующий вызовам времени. И, что самое важное, чувствовал в себе силы для этого. Поддержка Сталина была самым важным его преимуществом перед коллегами.

Мануильский, приезжая в «Архангельское», горячо убеждал Димитрова возглавить работу ИККИ. «Я много думал о твоём разговоре со Сталиным, — говорил он. — Это не случайный разговор, он имеет большое политическое значение… Мы в Коминтерне испытываем нужду в „хозяине“. История с Лейпцигским процессом выдвинула тебя на передний план. У тебя огромная популярность среди масс, твой голос имеет колоссальный резонанс. Ты должен взять на себя руководство, а я буду тебе во всём помогать на 120 процентов, честное слово. Ты должен подобрать и объединить людей. С этим у нас не всё гладко — ужасная рутина и бюрократизм. Я давно пытался что-то изменить, но авторитет у меня не тот… Нужен контакт со Сталиным. При тебе это будет легче, он будет считатьсяс тобой. Выздоравливай и берись серьёзно за дело!»

Впору было снова записать в дневнике: «Как всё переменилось!»

В первомайский праздник Димитров был приглашён на Красную площадь. Он стоял на трибуне для почётных гостей вместе с матерью и сестрой [66]. Площадь взорвалась овациями, когда на трибуну Мавзолея поднялись руководители партии и государства. Все взгляды устремились на тех, по чьим указам советские люди возводили заводы и города, перекрывали реки, прокладывали железные дороги, создавали новую технику, овладевали науками, осваивали военное дело. В центре немногочисленной шеренги стоял вождь. Когда он поднимал в приветственном жесте руку, из рядов демонстрантов слышалось: «Сталину слава!» — и площадь согласно отзывалась раскатистым «ура!».

Руководителей Коминтерна Димитров на трибуне не обнаружил. Вспомнилось, как Мануильский жаловался, что Сталин никого из ИККИ не принимает. Тут вдруг послышалось: «Товарищ Димитров!» Стоявшие рядом люди указывали на трибуну, откуда Сталин делал знаки, приглашая его подняться вместе с матерью и сестрой.

Он оказался на трибуне рядом с Алексеем Максимовичем Горьким. «Не хочу говорить комплименты, но на суде вы держались блестяще, — гудел писатель, перекрывая шум демонстрации. — Я искал аналогии Лейпцигскому процессу и смог сравнить его только с процессом против Желябова или с Кёльнским процессом Маркса… Вы — образцовый большевик, да…»

Горький поинтересовался, скоро ли живописец Корин закончит работу над портретом Димитрова, на что тот со смехом ответил, что позировать художнику — для него сущая мука [67].

Подошёл улыбчивый Бухарин (после изгнания из Коминтерна и Политбюро он остался членом ЦК и работал главным редактором «Известий»). Среди похвал Николай Иванович с особым восторгом вспомнил эпизод, когда Димитров на суде назвал себя мужчиной в полном смысле слова, — чувствовалось, что такая самооценка близка и самому Бухарину.