Йоганн Мюллер - Асы немецкой авиации

Я шел примерно час, а потом услышал звяканье металла о металл, как будто кто-то передернул затвор винтовки. Ночью, когда кругом стоит тишина, звук летит дальше. Я остановился и прижался к земле среди подсолнухов, вслушиваясь. Я слышал, что приближаются несколько человек, слышал их бормотание, но не видел их. Наконец русский патруль прошел мимо меня, их было человек десять, я думаю, они были примерно в ста метрах от меня. Я решил последовать за ними. Хотя я не мог их видеть, слышал я их хорошо, я шел следом за качающимися подсолнухами. Я знал, что они направляются на запад, и предположил, что они ищут меня. Впрочем, это могла быть разведывательная группа. Я решил следовать за ними, так как они не могли этого ожидать.

Яркий лунный свет облегчал ходьбу, но внезапно они вышли из подсолнухов на открытую равнину, где я не мог укрыться. Я видел, как эти люди идут к двум домам вдали, а я прятался в подсолнухах и пока только следил. Они скрылись за домами, я подождал еще немного, а потом бросился бегом к одному из домов и укрылся под ним. Русские прошли мимо домов и направились к холму, который был моей целью, а затем пропали за маленьким холмиком.

Примерно через 10 минут я услышал жаркую перестрелку из винтовок и пулеметов. Русские натолкнулись на немецкие позиции. Это было вполне вероятно, так как возвышенности использовались наблюдателями и артиллерийскими корректировщиками. Как только началась стрельба, я услышал, как русские, крича и ругаясь, бегут вниз по холму, направляясь ко мне. К счастью, они пробежали мимо, не остановившись для осмотра домов.

Я знал, что где-то впереди немецкие позиции, так как русские поспешно убежали. Я подождал еще часа полтора, пока все успокоилось и противник исчез, и двинулся дальше. Я видел стреляные гильзы и примятую траву, причем следы вели в обе стороны. Я перешел на другую сторону холма и не увидел вообще ничего. Я понял, что там не было немецких окопов. Судя по всему, русские натолкнулись на немецкий патруль, который успел первым открыть огонь.

Я медленно шел по долине, окруженной невысокими холмами, около двух часов, стараясь двигаться как можно тише. Я перешагнул через какую-то канаву, когда примерно в 20 метрах впереди меня возникла тень и раздался оклик: «Хальт!» Понятно, что я остановился, но тут раздался винтовочный выстрел, и рядом просвистела пуля, перепугав меня. Я почувствовал, как она пробила мне брюки. Я даже ощутил ее жар. Я обозлился. Встретить немецкого часового, который сразу выстрелил в меня и едва не ранил… Но я понял, что этот человек насмерть перепуган. Я заорал на него: «Проклятый дурак! Не стреляй по своим!»

Он продолжал твердить мне, чтобы я остановился, а я доказывал ему, что я немецкий летчик. В конце концов я поднял руки, как он требовал, однако он продолжал трястись. Винтовка моталась из стороны в сторону, так он боялся. Я понял, что этот парень мне не поможет. Он был либо идиотом, либо совсем спятил от страха, поэтому я начал кричать все громче, надеясь привлечь чье-нибудь внимание. Я считал, что он не один. Поэтому я орал: «Я немецкий летчик, которого сбили. Позвольте мне пройти». Чей-то голос приказал солдату привести меня, и часовой провел меня в свое расположение. Однако ствол его винтовки продолжал упираться мне в спину. Я поднялся на холм, потом спустился и увидел, что там окопался и отлично замаскировался взвод СС.

В конце концов они затащили меня в блиндаж, и командир взвода унтер-штурмфюрер СС начал меня допрашивать. У меня не осталось никаких документов, так как мою солдатскую книжку и другие вещи забрали русские. Я назвал им свою часть, ее расположение, имя командира, где и когда я был сбит и все такое. Я попросил их позвонить в штаб моей эскадры, чтобы проверить информацию, а потом отправить меня назад. Затем меня расспросили о деревне, мимо которой я проходил, о количестве солдат и техники. Унтер-штурмфюрер объяснил, зачем им нужна эта информация.

Мне сказали, что к нам проникла группа русских, бегло говорившая по-немецки. Они заявили, что бежали из плена, а когда их привели в тыл, они выхватили автоматы и убили несколько человек. Поэтому нервы у всех были напряжены до предела. Разумеется, они сразу заподозрили меня, так как у меня не было документов. Увы, у меня отобрали буквально все, в том числе и награды.

Я остался с пехотинцами на ночь, поел и сумел немного поспать. Но примерно в 04.00 меня разбудили и отправили в траншею, где стоял пулемет MG-42. Фельдфебель приложил палец к губам и жестом предложил следовать за ним. Я не мог ничего различить, но слышал, как приближаются русские. Они пели. Наконец я сумел их различить, их было человек двести. Это было невероятное зрелище. Унтер-штурмфюрер приказал своим солдатам не стрелять, пока они не подойдут поближе, и открывать огонь только по приказу.

Затем к нашим траншеям пошла еще одна группа русских, похоже, пьяных. Потом появились новые группы, и вскоре они оказались довольно близко. Унтер-штурмфюрер приказал стрелять, когда они подойдут на 20 метров. Пулеметы буквально разрывали из на куски, крики и стоны раненых долетали со стороны холма. Они все были уничтожены. Стрельба продолжалась около 30 минут, так как многие русские начали отстреливаться, и немецким пехотинцам пришлось уничтожать их.

Я только подумал: «Вот так дерется пехота. И ты мог сюда попасть». Несколько человек пошли проверить тела, и я услышал новые выстрелы. Я решил, что они добивают раненых. Затем убийства закончились, и они уселись завтракать. Я подумал, что эти эсэсовцы совершенно бесчувственные, их ничто не может смутить. Позднее, в советских лагерях, эсэсовцы и парашютисты показали себя самыми стойкими. У них был совсем иной склад ума. Я решил, что эти бои на земле создали совершенно новый тип человека.

Я спросил командира, который имел чин оберштурмфюрера – он имел Рыцарский крест, нагрудный знак «За ближний бой», знак «За ранение», – зачем они убивают раненых, ведь это нарушение Женевской конвенции. Мы в воздухе никогда так не поступаем, а с пленными обращаемся, как с гостями.

Он посмотрел прямо на меня и ответил: «Вы можете позволить себе эту роскошь. Нам придется их кормить, охранять, перевозить в тыл, и все это подвергает моих солдат риску. Русские убивают своих пленных. Мы разведывательный взвод. Мы собираем информацию. Мы видели, что именно они делают с нашими, кто попал к ним в плен. Тебе повезло, что ты выжил. Перекуси. Мы выходим перед рассветом. Мы слишком нашумели». Я все понял в этот момент. Мне стало жаль, что мы все-таки вынуждены убивать, и это все еще является частью нашего существования. Я не мог осуждать этих людей. Они ненавидели врага. У меня такого чувства не было, но их война отличалась от моей. Я научился ненавидеть позднее и справляться с этой ненавистью своим собственным способом.